Проведен анализ различий между философскими традициями Запада и Востока. Среди основ китайской философии отдельно раскрываются главные категории буддизма, даосизма и конфуцианства. Понимание этих различий дает нам ключ к нескольким загадкам развития китайского общества и помогает осознавать, как традиционная китайская философия влияет на межличностные отношения в современном Китае. В частности, в статье раскрыто понятие древнекитайской этики как основы для религиозных и научных представлений традиционного и современного китайского общества. Показано, что человекоцентричная китайская мораль, ориентированная вовне человеческого опыта, определяет взаимоотношение людей с внешним миром. Проводится также сравнение христианской и китайской этики. Поскольку люди являются одним из самых важных факторов управления, то имеет смысл понять, как ведут себя люди в разных странах. Исследование проводилось с помощью методов сравнительного анализа и изучения документов. Размышляя о межличностных отношениях через древнекитайские философские взгляды, авторы пытаются объяснить проблему Нидэма (Великий вопрос) и оценивать современное значение философии науки, используя философскую истину современных межличностных отношений. С этой точки зрения интерпретации, содержащиеся в статье, представляют интерес и новизну. В контексте исследования проблемы Нидэма сравниваются социально-политические и религиозные традиции в Китае и Европе. Обсуждается также загадка гуаньси — основа социальных и деловых отношений, которые имеют «квазиродственную» доверительную природу. Кроме того, через раскрытие особенностей современных деловых отношений идет осмысление загадки мяньцзы, которая определяет понимание репутации и человеческого достоинства. Человек является первой из мотиваций в науке, а также одним из важнейших факторов влияния в современном менеджменте. С философских позиций авторы пытаются исследовать особенности человечности в разных странах, чтобы объяснить поведение людей. Проведенное исследование способствует также изучению роли человеческого фактора в управлении.

Рассматривается проблема рецепции и интерпретации Н.А. Бердяевым философии Фридриха Ницше. Автор статьи предпринимает попытку реконструкции отношения Н.А. Бердяева к творческому наследию великого немецкого философа. Феномен Ницше был воспринят подавляющим большинством отечественных философов начала XX в. в религиозном контексте. Для Бердяева сама личность Ницше стала одним из импульсов для осмысления экзистенциальной диалектики судьбы человека в мировом историческом процессе. В философии Ницше Бердяева прежде всего пленила постановка им эсхатологической темы, с ее устремленностью к концу и пределу. Николай Бердяев называл Ницше величайшим явлением новой истории, диалектически завершившим гуманистическую антропологию Запада. Русский философ рассматривал Ницше как предтечу новой религиозной антропологии, религиозного пророка Запада, после духовного опыта которого возврат в старый европейский гуманизм уже невозможен. Бердяев был убежден в необходимости преодоления и внутреннего изживания духовного опыта Ницше, открывшего перспективу движения в новую антропологическую эпоху, в которой бытие человека должно быть оправдано творчеством. Бердяев рассматривал творчество как новое религиозное откровение христианства, не раскрытое святоотеческим преданием и историческим христианством. В творческих актах человек преодолевает объективацию как падшее состояние мира. В статье рассматриваются ключевые идеи философии Ницше сквозь призму религиозного экзистенциализма и персонализма Бердяева. Отношение Бердяева к Ницше было двойственным: с одной стороны, он высоко оценивал радикальную постановку немецким философом проблемы творчества личности, с другой — рассматривал антихристианскую концепцию сверхчеловека, ведущую к человекобожеству, как абсолютно неприемлемую для русской религиозной философии и христианства. Новое откровение Ницше о сверхчеловеке и воле к могуществу Бердяевым было оценено как ложное и демоническое, радикально расходящееся с основами христианской антропологии о человеке и религиозной этикой творчества.

Рассматривается фундаментальный сдвиг в гуманитарной мысли, названный «визуальным поворотом». Речь идет о трансформации визуальности в конце XIX – начале ХХ в. Трудность анализа — в том числе и современной мысли уже XXI в. — связана с тем, что в современных гуманитарных дисциплинах так и не выработан единый подход к определению предмета и не найден метод исследования визуального поворота. Этот поворот как переход от классического к неклассическому наблюдателю анализируется как трансформация самого человеческого присутствия в мире. Изменение визуальности в первую очередь связано с изменением представления о классическом трансцендентальном субъекте и переходом к пониманию аффектированного и временного субъекта современности. В основу изучения трансформации субъективности авторами положен предложенный В. Беньямином трехчастный механизм силы дистанции, силы взгляда и силы памяти. Показано, что в начале ХХ в. происходит переосмысление присутствия человека в мире через понимание разрушения дистанции между субъектом и объектом (миром), изменение силы взгляда и изменение роли памяти в восприятии увиденного. Видимое больше не выступает как непосредственно данное субъекту (как объект), но предполагает силу визуального восприятия и особую роль памяти в увиденном. Это означает, что в современных неклассических концепциях визуальности осуществляется попытка понять акт видения как событие становления субъекта. В этом трехчастном визуальном дистанцировании, силе вглядывания в видимое и роли памяти в увиденном акт видения становится самим присутствием современного человека. Однако при этом присутствие в акте видения ускользает от самого субъекта опыта. Так визуальный опыт в качестве наличного сознания вечно и всегда не соответствующего ему мира как объекта видения является бессознательной атрофией самого апатичного «нарцисса» видения. Делается вывод, что отсутствие понимания момента присутствия современного субъекта означает, что как возвращение дистантности в рамках концепции классического наблюдателя, так и полное разрушение ауры в рамках концепций неклассического наблюдателя заводят в теоретический тупик понимание самого опыта неклассического видения.

В условиях информатизации развитие человекоразмерных систем (например, систем типа «человек–техника») играет наиболее важную роль в дальнейшей эволюции общества. Однако рискогенный потенциал этих систем вследствие экспоненциально быстрого развития т.н. «опасного знания» значительно превышает риски социотехнических систем индустриального общества. С одной стороны, информационные технологии дают человеку невиданные до сих пор возможности творчества. С другой стороны, большинство людей пока используют их в качестве пассивных потребителей, готовых автоматизировать не только некоторые аспекты профессиональной деятельности, но и межличностные взаимодействия, осознаваемый компонент общественных отношений. Но это означает, что мы теряем осознанность индивидуальной жизни и общественных процессов, мы все меньше готовы к рефлексивным усилиям. Это приводит к «виртуальной объективации» человека, потере его идентичности, сводит его к состоянию элемента сетевого механизма, не желающего и не способного глубоко осознавать, осмысливать общественные отношения. «Искусственная виртуальность» вытесняет «естественную виртуальность» индивидуального и общественного сознания. И поскольку информационные технологии в современных социокультурных условиях могут разрушать саму способность человека к такому осознанию, авторы рассматривают знание, связанное с информационными технологиями, как потенциально «опасного». В качестве ответа на этот вызов авторы видят, во-первых, развитие научной концепции сознания как существенно автономного и не сводимого к его материальным основам. Во-вторых, они полагают, что необходимо развитие образования в направлении технологий «письма и мышления», которые формируют компетенции рефлексивного, критического и системного мышления.

В последние десятилетия в исследовательских стратегиях по отношению к изучению пространства произошли изменения. Если ранее оно воспринималось как неподвижный «контейнер», вместилище для людей и предметов, никак не влияющее на общественные процессы, то сейчас признаются реципрокные отношения между пространством и социумом. Пространство влияет на поведение людей, и люди преобразуют его в соответствии с экономическими, политическими и культурными особенностями своей эпохи. Тот же подход можно применить при изучении публичности и приватности. В качестве публичного пространства понимается по большей части среда, открытая для публики: улицы, парки и т.п., в то время как область приватного — это в первую очередь жилье как место семейной жизни. Будучи социокультурными конструктами, публичное и приватное пространства не являются изначально заданными. В европейских обществах Нового времени в связи с процессами урбанизации и индивидуализации постепенно растет потребность в своем собственном, закрытом от посторонних, помещении. Нахождение в публичном или приватном пространстве влияет на поведение человека, который вынужден играть социальную роль на публике и может вести себя естественно в семейном кругу. Так, разделение публичного и приватного в XIX в. воспринимается как дихотомический образец социального порядка, считающегося естественным и данным от природы. Формируются строго разделенные гендерные роли, влияющие на нормы мужского и женского поведения. Мужчина должен проводить большую часть жизни вне дома, зарабатывая семье на существование. В обязанности женщины входит создание домашнего уюта и забота о детях. Однако в современном понимании социальные конструкты публичности и приватности не считаются «природными» или «естественными». Публичное и приватное пространства всегда заново конструируются в зависимости от социокультурных процессов и потому не имеют онтологически заданного характера.

Статья посвящена раскрытию культурфилософской проблематики феномена трансгендерности сквозь призму современной концепции андрогинии. XX в. становится переломным для многих научных направлений, в том числе гуманитарных. Благодаря активности представителей феминистских течений происходит радикальный пересмотр полоролевых общественных моделей, переосмысливается онтологический статус женщины (Симона де Бовуар), подчеркивается ее самоценность и независимость от мужчины. Вводится отдельное понятие «гендер» («социальный пол»), что приводит к появлению в последней трети XX в. самостоятельного междисциплинарного научного направления — «гендерные исследования», в область интересов которого входит изучение общественных и культурных явлений с помощью теории социального пола. Особое место стали занимать вопросы самоидентификации и гендерной идентичности. Произошедшая в начале XXI в. «трансгендерная революция» вновь актуализирует феномен трансгендера, который становится наиболее яркой формой выражения «иного гендера». Однако стоит отметить, что в основе любой современной вариации «третьего пола» лежит платоновская идея андрогинии, которая находит свое выражение в современных неклассических гендерных моделях. Следовательно, чрезвычайно важным становится рассмотрение трангендерности как феномена, формирующего отдельный культурный дискурс, в контексте современной интерпретации идеи андрогинии. Автор статьи предпринимает попытку выявить общие метафизические черты обоих антропологических явлений (трансгендера и андрогина) и предположить их «онтологическое родство».

Последние исследования в изучении социально-неодобряемых (негативных) личностных характеристик посвящены расширению и улучшению существующих концептов и моделей. Путем присоединения к Темной триаде негативных черт повседневного садизма была сформирована модель «Темная Тетрада» личности. Целью настоящей работы является анализ современных исследований, направленных на изучение Темной Тетрады личности, а именно Макиавеллизма, субклинических психопатии, нарциссизма и садизма. Исследования показывают, что в последнее время повседневный садизм рассматривается как нормативная черта личности, характеризующаяся склонностью к целенаправленному унижению других людей, причинению физических, сексуальных или психологических страданий другим людям ради получения удовольствия. Сходными проявлениями повседневного садизма и черт Темной триады являются асоциальное поведение в повседневности и в сети Интернет. Повседневный садизм выступает лучшим предиктором различных проявлений: девиантного поведения подростков, неспровоцированной агрессии, травли, кибербуллинга, контрпродуктивного поведения на работе. Садизм и психопатия являются наиболее негативными чертами и связаны с девиантными и асоциальными проявлениями. В исследованиях, посвященных анализу структуры черт Тетрады, было показано, что (1) садизм приводит к большей устойчивости Темной Тетрады, (2) черты комплекса эмпирически и теоретически перекрываются, а (3) общим ядром выступают скорее дефицит эмпатии (бессердечность) и манипулятивность, нежели другие характеристики.

Целью работы является изучение временной перспективы личности и субъективного возраста как детерминант психологического благополучия и качества жизни, связанного со здоровьем людей на этапе позднего онтогенеза, ведущих различный образ жизни. На основе результатов Опросников ZPTI (Ф. Зимбардо), «Диагностики субъективного возраста» (Б. Барак), SF-36 «Health status survey» и «Шкал психологического благополучия» (К. Рифф) анализируются особенности временной перспективы личности, субъективного возраста, самооценки здоровья и психологического благополучия в группах пенсионеров (58–93 года), ведущих различный образ жизни: пожилые люди, находящиеся на надомном социальном обслуживании; неработающие пенсионеры, ведущие активный образ жизни. Показано, что категории «временная перспектива» и «субъективный возраст» выражают отношение человека ко времени, но относятся к разным аспектам индивидуальности. Субъективный возраст более связан с оценкой физического состояния — физический компонент качества жизни, связанного со здоровьем. Временная перспектива — с личностными особенностями — психологический компонент качества жизни, связанного со здоровьем, психологическое благополучие. Самооценка здоровья и психологическое благополучие тесно коррелируют с отношением к настоящему и прошлому. Модус будущего остается в зоне высокой неопределенности. Чем моложе чувствует себя человек, тем выше показатели качества жизни, связанного со здоровьем, и психологического благополучия. Активный образ жизни является ресурсом, позволяющим оценивать моложе биологический и социальный субъективный возраст, быть более ориентированными на будущее и иметь более высокие показатели качества жизни, связанного со здоровьем. Ограничения, связанные со здоровьем, и домашний образ жизни проявляются в сниженной самооценке здоровья и тесной связи всех исследуемых переменных. Период 65–74 лет, по сравнению с периодом 58–64 и 75–93 года, характеризуется более частой сбалансированной временной перспективой, а также более высокими показателями качества жизни и психологического благополучия. Основные изменения в жизни людей позднего возраста начинаются после 75 лет: снижение всех показателей качества жизни, связанного со здоровьем, и психологического благополучия (кроме «Автономии»), а также усиление ориентации на «Фаталистическое настоящее». Таким образом, в работе показана взаимосвязь отношения ко времени и своему возрасту с самооценкой здоровья и психологическим благополучием. Исследование субъективного возраста в нашей стране почти не ведется, в этой связи наша работа позволяет расширить знания о субъективном возрасте на российской выборке.

Наступление цифровой эры стало серьезным вызовом для исследователей в различных областях научного знания. Социология, которая пыталась дать адекватный ответ на вопрос о том, как меняется современный мир, не осталась в стороне. Цель данной статьи — очертить контуры нового социологического направления — цифровой социологии, которое получает активное развитие в последние годы. Дается обзор отечественных и зарубежных исследований, внесших вклад в оформление предметного поля этого направления, определения его исследовательских задач. В центре внимания цифровых социологов находится цифровое общество, которое возникает благодаря разработке и внедрению современной технологической инфраструктуры, представленной ключевыми цифровыми технологиями (коммуникационные сети, технологии больших данных, алгоритмы и сложные алгоритмические системы, платформы, технологии искусственного интеллекта, облачные вычисления, технологии дополненной и виртуальной реальности и др.). Эта чрезвычайно сложная инфраструктура оказывает решающее влияние на появление новых социальных практик, на идентичность, на повседневную жизнь как отдельного индивида, так и общества в целом. Цифровая социология направлена на теоретическое критическое осмысление цифровизации, датификации, алгоритмизации и платформизации, определение социальных последствий этих процессов. Кроме того, цифровая социология предлагает ряд методологических приемов и инструментов, основанных на цифровых технологиях, которые предоставляют новые возможности для проведения количественных и качественных социологических исследований. Цифровая социология также рассматривается и как профессиональная социологическая практика, которая включает преподавание дисциплины, осуществление научных коммуникаций и распространение результатов научной деятельности социологов.

Исходя из концепции явного и скрытого потенциала историко-социологического наследия для изучения современных видов и форм проявления социального неравенства в статье рассматривается значимость идей и теорий, разработанных представителями социологической науки, для выявления сущности цифрового неравенства и детерминирующих его факторов. Обосновывается авторская позиция относительно того, что формирующиеся в современной социологии подходы к анализу цифрового неравенства опираются на теории и идеи, представленные в классическом и постклассическом социологическом наследии. Обращается внимание на применение основных идей формирования и воспроизводства социального неравенства О. Конта (идеи формирования категорий патрициата и пролетариата в обществе), К. Маркса (идея влияния экономических факторов на воспроизводство социального неравенства), Г. Зиммеля (феномен отчуждения в обществе), М. Вебера (идеи влияния социального статуса на социальное неравенство в обществе), Э. Дюркгейма (идея влияния демографических факторов на воспроизводство социального неравенства), П. Бурдье (идея формирования совокупности капиталов индивида как фактора социального неравенства) и Э. Гидденса (идея влияния инноваций, в том числе информационных технологий, на формирование социального неравенства) в работах как зарубежных, так и отечественных исследователей, посвященных исследованию факторов, детерминирующих цифровое неравенство. Кроме того, приводится классификация рассмотренных концепций социального неравенства и структуризация представлений о факторах цифрового неравенства в соответствии с логикой этой классификации. В заключение авторы приходят к выводу, что социологическое наследие содержит как явный, так и скрытый потенциал для понимания феномена цифрового неравенства.

Рассматриваются подходы исследователей в области социологии и научные представления авторов других областей научного знания к проблеме инвалидов и к пониманию сути реабилитационной среды для них. Гуманизация современного общества, его ориентация на развитие и активизацию слабозащищенных социальных групп, традиционно считающихся дискриминируемыми, требует в этой связи переосмысления научных подходов к проблеме инвалидов и созданию соответствующих жизненных условий для их полноценного функционирования, включая возможность своевременного получения социальных услуг и реабилитационных технологий в рамках реабилитационной среды. Отсутствие в современной социологической науке понятия «реабилитационная среда инвалида» обусловливает необходимость провести соответствующий анализ и обосновать сущность данного понятия, основываясь на структурно-функциональном, институциональном, системном, конструктивистском, феноменологическом и иных подходах. В результате проведенного анализа автор статьи попытался представить уровни и структуру реабилитационной среды инвалидов, сформулировать ее основные функции и принципы конструирования, а также определить внутренние и внешние факторы, оказывающие влияние на ее функционирование. В итоге сделан вывод о том, что реабилитационная среда инвалида — это взаимодействие различных форм социально-реабилитационных отношений, в основу которых заложено наличие особых условий и ресурсов для осуществления жизненных потребностей и запросов на реабилитацию, ориентированных на актуализацию реабилитационного потенциала, обеспечение достойного качества жизни. Основными элементами реабилитационной среды являются организации реабилитационного профиля на разных уровнях управления (макро-, мезо-, микроуровня) с четко выраженными функциями субъектно-объектного регулирования и др.