Римские стоики и японские самураи об экзистенциалах человеческого бытия

УДК 141.39(091)

DOI: https://doi.org/10.17072/2078-7898/2021-4-550-560

Римские стоики и японские самураи об экзистенциалах человеческого бытия

Биричева Екатерина Вячеславовна
кандидат философских наук,
научный сотрудник Сектора истории и философии наукиИнститут философии и права УрО РАН,
620108, Екатеринбург, ул. С. Ковалевской, 16;
e-mail: e.v.biricheva@mail.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0003-1933-9955
ResearcherID: F-2980-2016

Статья посвящена компаративному исследованию позиций античных стоиков и средневековых самураев по вопросу «как быть?», которым человек настоятельно задается в условиях размытости ориентиров. Такие условия могут возникать в различном социокультурном контексте и во многом характерны для глобализующейся современности. Опыт осмысления вопроса о самоосуществлении человека в «поворотные времена», безусловно, имел место не только в западноевропейской традиции I–II вв., но и в восточноазиатской XVI–XVII столетий. Тем не менее сегодня вновь актуальны найденные в этих, казалось бы, несопоставимых культурно-исторических локальностях единые основания человеческого бытия. Цель статьи — анализ условий концептуализации данных идей римскими стоиками и японскими самураями, сходств и различий в их трактовке судьбы, свободы, смерти, борьбы, реальности и времени. Методологически исследование построено на материале историко-философского и экзистенциально-герменевтического анализа трактатов Луция Аннея Сенеки, Марка Аврелия Антонина, Юдзана Дайдодзи, Ямамото Цунэтомо и Миямото Мусаси. Основным концептуальным результатом является положение о том, что в условиях плюрализма и потери оснований дезориентированный человек ищет опору в себе и реализует «мужество быть» путем предельной решимости принятия реальности во всей ее полноте и парадоксальности, включающей смерть, непредсказуемость судьбы, неясность вектора развития. Практика «борьбы с собой» и не-выбора из противоположных позиций и ценностей обеспечивает выход к золотой середине «своего-собственного», что позволяет максимально исполниться, обретая надежное основание в своем способе бытия для подлинного участия свободным поступком в «текучей» реальности. Научная новизна работы заключается не только в выявленном впервые сходстве экзистенциальных оснований стоицизма и бусидо, но и в обращении внимания на постановку аналогичных смысложизненных вопросов, ответы на которые актуализируются для современного человека, обнаруживающего себя в подобной ситуации безосновности, плюрализма и неясности происходящих вокруг трансформаций.

Ключевые слова: стоицизм, Сенека, Марк Аврелий, самурай, бусидо, борьба, смерть, судьба, реальность, кризис оснований, способ бытия.

Введение

На первый взгляд сложно найти более непохожие друг на друга культурно-исторические локальности, чем Древний Рим в период ранней империи и Япония в период Эдо. География завоеваний римских легионов контрастирует с закрытостью политики самоизоляции сёгуната Токугавы, как дух гражданского права — с предпочтением решать личные споры вне официального суда. Однако при более детальном сопоставлении выявляется множество сходств, позволяющих рассматривать историческую «симметричность» условий, в которых независимо друг от друга римские стоики и японские самураи концептуализировали синонимичные экзистенциалы человеческого бытия. Безусловно, в научной литературе не раз проводились параллели между юго-восточноазиатской и западноевропейской культурами в целом и между взглядами их воинских элит в частности (см., напр.: [Давыдов А.И., 2014; Николаева И.Ю., Серкова О.А., 2012; Леонтьева Н.С., 2012]). Новизна же данного компаративного исследования заключается не только в сравнении базовых идей стоицизма и бусидо, но и в попытке проследить, каким образом самоощущение человека в динамично трансформирующейся реальности влияет на поиск и формулирование онтологических оснований его места и роли в мире, на понимание специфики собственного бытия и ценностно-этических ориентиров. Следовательно, актуальность работы заключается в том, что данный круг вопросов оказывается экзистенциально значимым для современного человека, а ответы — востребованными в глобализующемся мире представителями различных культур. 

C методологической точки зрения интересно рассмотреть культурно-исторические параллели обозначенных философских учений с позиции экзистенциальных оснований, поиск которых для новых условий происходит в личностно переживаемых конкретными людьми (авторами трактатов) актах. Для достижения данной цели наиболее продуктивным представляется экзистенциально-герменевтический подход, применяемый к историческому анализу «онто-логики» культуры такими зарубежными мыслителями, как, например, Х. Ортега-и-Гассет [Ортега-и-Гассет Х., 1991] и П. Тиллих [Тиллих П., 2011], и такими отечественными философами, как, например, В.С. Библер [Библер В.С., 1991] и А.В. Ахутин [Ахутин А.В., 2005]. Методология, практикуемая этими авторами, предполагает разбор фундаментальных мировоззренческих оснований эпохи в контексте ее социально-исторических и культурно-идеологических условий, а также обращение к этимологии и герменевтический анализ базовых философских категорий, используемых мыслителями в своих текстах [Гадамер Г.-Г., 1991]. Очевидно, что для различных культур характерно различное содержательное наполнение данных оснований, которые также исторически трансформируются, когда «старое» мировоззрение обессмысливается для массового сознания в изменившихся условиях. Представляется, что в случаях становления ранней Римской империи и начала правления клана Токугавы в Японии в период Эдо мы как раз имеем дело с «переходными» этапами. В их рамках на фоне укрепления новых социально-политических режимов происходит поиск ответов на экзистенциально значимые в нестабильных условиях вопросы смысла человеческого бытия, в культурно-исторический контекст осмысления которых необходимо прежде всего погрузиться.

1. Поворотные времена

В первые века н.э. в Римской империи складывается особая форма государственного устройства, принципат, сочетающий республиканские и монархические черты, но по сути тяготеющий к военной монархии. Борьба династий за власть сопровождается социальной нестабильностью и гражданскими войнами; активно формируется система римского, в частности публичного, права; под началом римской государственности объединяются все новые и новые земли. В условиях бурных социально-политических перемен и начинающегося кризиса античного мировоззрения распространяется христианство, исповедание которого преследуется официальной властью. Япония раннего Нового времени переживает подобные социально-политические трансформации: к концу XVI в. после междоусобиц и гражданских войн страна окончательно объединяется, устраняя независимые родовые государства провинциальных властителей. За счет посещения европейцами японская культура обогащается новыми веяниями в искусстве и образе жизни, знакомится с христианством. Наблюдается централизация власти, которая реально сосредотачивается в руках сёгуна, военного главнокомандующего, формально назначаемого императором (фактически же титул был наследственно-родовым). Сёгунат клана Токугава с начала XVII в. устанавливает новую систему управления страной, должностную бюрократическую иерархию и социальную структуру сословного типа, закрываясь в итоге от иностранцев (в том числе — вследствие христианских восстаний, которые удалось подавить). 

Таким образом, среди основных сходств ранней Римской империи и периода Эдо в Японии можно отметить: формирование замысла новой эпохи, новой формы правления и организации общества; формулирование новых законов и формирование разветвленного бюрократического аппарата; централизация и военный характер власти, в связи с чем социальной элитой становятся воины, образ жизни и задачи которых должны были обрести концептуализацию в особых ценностно-этических учениях; развитие наук и искусств, школ и престижного образования для высших слоев общества; борьба с неугодными религиозными общинами, в обоих случаях — с христианскими; влияние мощной сторонней культурной традиции (для Римской империи это Греция, для Японии — Китай), заимствования из которой наблюдаются практически во всех сферах деятельности. Такие внешние по отношению к индивиду условия, как вооруженные конфликты, физическое наказание, социально-политическая неопределенность новых становящихся порядков, экономические риски, болезни, стихийные бедствия т.д., обеспечивали первостепенную значимость проблематики судьбы и свободы и способствовали формированию особого отношения к смерти и самоубийству. В окружающей неясности вектора общественного развития и объективных опасностей человек обнаруживает, что в своем понимании действительности, в своих поступках и суждениях опереться вовне не на что. Естественно тогда искать опору в себе, поэтому настоятельнее всего в поворотные времена человек задается вопросом о смысле своего бытия, о своих месте и роли в мире. 

В периоды реорганизации общества в мировоззрении каждого человека — рефлексируемо или нет — возникают конфликты «старого» и «нового», которые нередко выливаются и в противостояние различных групп. «Старые традиции умирают на глазах» [Цунэтомо Я., 2018, с. 93], перестают «работать» в изменившихся условиях, и нарождаются новые поколения людей, уже не разделяющих «живую веру» в декларируемые ценности и ориентиры [Ортега-и-Гассет Х., 1991, с. 194; Шумской А.В., 2019]. Однако массовые стычки и «внешние» меры по их пресечению мало способны разрешить парадокс, переживаемый каждым индивидом во «внутреннем» измерении [Biricheva E.V., 2019]. Для преодоления такой экзистенциально затруднительной ситуации необходимо обрести предельное мужество «подвесить себя над бездной», чтобы поставить под вопрос «старые» и проверить на прочность «новые» основания. В современной ситуации человек также нередко обнаруживает неопределенность вектора окружающих трансформаций, отсутствие веры в навязываемый образ жизни и необеспеченность собственной роли в социальном бытии. XX – начало XXI в. не прекращают будоражить острые многомерные конфликты и экономические кризисы, несмотря на успехи науки, распространяются болезни, возникают подобные античным римским и феодальным японским ситуации столкновения культур (например, проблема мигрантов в Европе), переосмысляются религиозные системы и будущее человечества. 

Однако циничное отношение к этой непонятной реальности обнаруживает свою непродуктивность, поскольку означает добровольное сужение ви́дения и автоматический отказ от попыток осмысления того, что же в действительности происходит (со мной, с обществом, с миром). В таком случае невозможным оказывается и участие от своего имени в этой «текучей» реальности: человеком будут управлять те, кто понимает и всерьез принимает положение дел. Вместе с тем выбор определенного приоритета как единственно правильного — будь то рациональность, практическая полезность или, например, стабильность — ненадежен. Во-первых, в условиях плюрализма истинность решения всегда может быть поставлена под вопрос противоположной позицией, претендующей на равные права. Во-вторых, чисто логически искусственный выбор одного «полюса» уводит от полноты реальности, которая всегда шире, богаче и парадоксальнее любой фиксации, а игнорирование каких-то ее сторон не означает прекращения их влияния [Бакеева Е.В., 2009]. В подобных условиях социальной неопределенности особенно остро чувствуется разрыв между реальностью и тем, что люди о ней себе представляют, — настолько, что все вокруг становится похожим на кукольное представление, иллюзию [Марк Аврелий, 1985, с. 36; Цунэтомо Я., 2018, с. 85, 203] или сон, от которого необходимо проснуться к истинному бытию [Цунэтомо Я., 2018, с. 90, 137, 141].

2. Стратегия принятия и свобода «своего-собственного»

Остается трудная, но, пожалуй, единственно продуктивная «стратегия» не-бегства от того, что действительно есть. А «дано», на первый взгляд, лишь негативное — текучесть, непонятность, необеспеченность. Акт решимости остаться без опоры требует глубокой философской работы прежде всего с фундаментальными категориями бытия и небытия, жизни и смерти, судьбы и свободы. Как замечает Пауль Тиллих, в таких условиях правовой, религиозной, социальной — вплоть до физической (онтической) — необеспеченности своего бытия в основе мироощущения человека господствует страх судьбы и смерти [Тиллих П., 2011, с. 53–58, 72–74]. Иметь с ним дело тяжело, поскольку он предполагает постановку себя под вопрос, предельный экзистенциальный риск, который переживается личностно и неотчуждаем в сферу манипулирования «внешними» объектами или не затрагивающими индивида абстракциями. Человек чувствует, что он может быть сколь угодно добродетельным, чтящим сложившиеся в обществе обычаи, образованным, талантливым, выбравшим «правильную» социальную группу/партию и даже статусным (имеющим почетное звание, занимающим почетную должность и т.д.), однако все это едва ли поможет ему перед лицом непредсказуемой случайности [Сенека Л.А., 2001, с. 25, 37; Дайдодзи Ю., 2018, с. 46; Цунэтомо Я., 2018, с. 112, 135]. Истинность составленных представлений о действительности обнаруживает свою шаткость — и безразличная судьба способна в любой момент разразиться бедствиями, свести с опасными или недобросовестными людьми, обмануть социально-политической иллюзией, принести лишения, несправедливые обвинения, болезни, смерть. Собственно, бессмысленным тогда кажется соответствовать универсальным добродетелям, равно как и пытаться заполучить богатства, высокий социальный статус или признание. В условиях экзистенциальной дезориентированности все это само по себе не может обеспечить надежных оснований, оправдывающих жизнь. «Вздор все это, — подытоживает император Марк Аврелий Антонин. — Так что же тогда есть такого, ради чего стоит усердствовать?» [Марк Аврелий, 1985, с. 21]. Что по-настоящему значимо? Как понять действительность? На что опереться? Как быть перед угрозами судьбы и смерти? Что делать, чтобы продуктивно участвовать в непредсказуемом динамично трансформирующемся бытии?

Безусловно, для пропускающего через себя подобные вопросы речь здесь идет не о жизни самой по себе, не о простом продлении существования или имитации благополучия согласно социальным стереотипам о счастье. Выдающийся политик своей эпохи Луций Анней Сенека сокрушается о том, сколько времени своих жизней его современники тратят впустую, стремясь к насыщению телесному и имущественному, в очередях обивая пороги патронов, споря и суетясь или вовсе не зная, чем себя занять [Сенека Л.А., 2001, с. 41–48, 58, 60], и при этом «так долго боятся того, что происходит так быстро» [Сенека Л.А., 2001, с. 102]. Ему вторит переживший правление шести сёгунов рёнин Юдзан Дайдодзи, изобличая недостойную растрату жизни на излишества, бесполезные разговоры, лень, утехи в вине и женщинах [Дайдодзи Ю., 2018, с. 12–13, 25, 61]. Человека может по-настоящему интересовать только подлинное бытие, достойная жизнь, характеризующаяся полнотой. Однако для многих происходит срыв, поскольку полнота, как она есть, страшна: в природу входит как прекрасное, так и безобразное, в обществе совершается как доброе, так и злое, а естественным законом жизни является смерть. Быть в полноте, видя реальность, как она есть, следовательно, означает включить в свой горизонт и иметь дело даже с самым страшным и нежелаемым. Смерть является воплощением этого негативного «полюса», но есть и грозящие небытием «вещи», которые страшнее смерти. Бессмысленность, неподлинность своего существования, необеспеченность, бесполезность, вина и осуждение и т.д. также требуют решимости иметь с ними дело. С такого предельного мужества принятия реальности во всей полноте и парадоксальности берут свое начало стоицизм и бусидо. Общая для этих учений основополагающая метафора «жить так, словно уже умер» [Дайдодзи Ю., 2018, с. 11; Цунэтомо Я., 2018, с. 76, 93; Мусаси М., 2018, с. 251; Сенека Л.А., 2001, с. 53; Марк Аврелий, 1985, с. 9–10, 41–42] имеет огромную освобождающую силу. Хотя, например, Учитель Дзёто полагает, что в действительности ей соответствовать способен лишь «один из тысячи» [Цунэтомо Я., 2018, с. 78], ведь «каждый норовит избежать работы, которая требует приложения усилий» [Цунэтомо Я., 2018, с. 83]. Поэтому же Сенека уверен, что, ища подлинность жизни, нельзя следовать за «общественным мнением» большинства [Сенека Л.А., 2001, с. 13–14]. Несмотря на труд, усилия применения этой формулы по отношению к себе, она дарует независимость от всего (как внешнего, так и внутреннего): живущий, словно уже умер, человек не нуждается ни в чем, не спешит и не суетится, не зависит от еды и телесного комфорта, не привязывается даже к самым дорогим во всех смыслах вещам, людям, местам, воспоминаниям, планам и т.д. [Сенека Л.А., 2001, с. 66–85; Марк Аврелий, 1985, с. 29; Дайдодзи Ю., 2018, с. 53–54]. Но такая свобода — ни произвол, ни отрешенность от жизни. 

Этимологически «свобода» одно со «своим-собственным» — не в более узком смысле «моего», «частной собственности», а в широком: «чья» мы «собственность», чему мы принадлежим [Бибихин В.В., 2012, с. 102]. «Са́мое само́» [Платон, 1990, с. 256] (в оригинале 129b: αὐτὸ τὸ αὐτό) через каждого «течет» уникальным способом — и соответствие своему способу быть для конечного (во времени и пространстве) существа как раз означает максимально возможную полноту, интенсивное исполнение, самореализацию. Сложнейший путь «Узнай себя» (Γνῶθι σεαυτόν) приводит к пониманию, что «я» — не мои вещи, тело, переживания или представления, а уникальный способ быть, следовательно, принципиально свободный от всего иного и способный на полноту в «своем месте». Попытки достичь полноту экстенсивно, за счет чужого (завладения, уничтожения или бытия не своим способом) обречены на провал, поскольку уводят от единственно подлинного источника полноты — своего-собственного. Здесь свобода совпадает, с одной стороны, со справедливостью, сократовское определение которой «заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие» [Платон, 2007, с. 242] разделяют наши авторы [Марк Аврелий, 1985, с. 5–6, 18, 31; Цунэтомо Я., 2018, с. 205, 231], а с другой — с призванием (Путем). Последнее не означает определенного содержания в смысле профессиональной деятельности. Так, создатели бусидо подчеркивают, что самурай — не профессия, не занятие, не строго закрепленный титул, но образ всей жизни, способ поступать и относиться к миру. Более того, как советует легендарный стратег Миямото Мусаси, следует «изучать Пути всех профессий» [Мусаси М., 2018, с. 265].

Противоречие своего и другого здесь кажущееся, поскольку «свое» — не содержание, которое всегда ограничено, а способ имения дела с любым содержанием. Тогда можно «слушать проповеди о других Путях, но при этом с каждым днем все больше постигать свой собственный» [Цунэтомо Я., 2018, с. 109]. Даже если человек реализует свои способности в любимом занятии, будь то врачевание, изготовление обуви, живопись и т.д., то в его жизни остается время, когда его отвлекают или нужно переключиться на что-то иное (в т.ч. на отдых). Следовательно, он не будет полностью, все время своей жизни счастлив «своим-собственным», если понимает его содержательно. Напротив, призвание, понятое в смысле способа бытия, предполагает реализацию своих способностей в любом деле. Так, быть «воином по способу бытия» означает необязательно участвовать в боевых действиях или владеть боевыми искусствами, но, прежде всего, — бороться с собой [Цунэтомо Я., 2018, с. 86, 159; Марк Аврелий, 1985, с. 12, 41]: стоять на страже собственных положительных качеств, не давая выхода негативной энергии в той или иной жизненной ситуации; непрестанно тренировать свою волю; одолевать в себе непродуктивные страхи и желания; мужественно иметь дело с трудностями, проводя работу над собой и не привязываясь к конкретным содержаниям; прояснять для себя окружающую действительность против рассеивающих тенденций сосредоточиваясь на том, что непосредственно здесь и теперь; знать, когда и какое «внутреннее оружие» применить по отношению к себе, чтобы расти над собой, самосовершенствоваться и приносить пользу окружающим, независимо от того, в чем содержательно эта помощь заключается. Понимая в таком же смысле единственную продуктивную «стратегию» самоосуществления человека, «Плотин, поздний, сравнивает положение человека в мире с положением попавшего в середину боя, уйти из этой свалки просто уже невозможно, ничего не получится, а остается только выбор, один, сражаться во всю силу или вяло» [Бибихин В.В., 2009, с. 425–426]. В связи с этим важно постоянно учиться, быть открытым новому, каждый день анализировать свой опыт и стараться становиться лучше [Сенека Л.А., 2001, с. 58, 174; Цунэтомо Я., 2018, с. 86, 91; Мусаси М., 2018, с. 284] — не для кого-то или чего-то, не в качестве соревнования, но ради того, чтобы на любом материале смочь осуществить свой способ быть, взяв свою «максимальную амплитуду» [Делёз Ж., 1997, с. 129–130]. 

3. Экзистенциалы «воина по способу бытия»

Безусловно поэтому, для свободы как открытости и становления своим способом значимым оказывается Другой, подлинным отношением к которому может быть только φιλία (любовь, дружба, принятие). Во-первых, никто вовне не может по-настоящему быть врагом, ни от чьего мнения принципиально нельзя стать зависимым по доброй воле: Другой никоим образом не может помешать в самоосуществлении тому, кто «знает свое», поскольку он также ограничен своим способом бытия (онтологической невозможностью переживать, видеть за Другого его способом) [Сенека Л.А., 2001, с. 71; Марк Аврелий, 1985, с. 9, 14, 18, 28]. Во-вторых, «тот, кто видит со стороны, смотрит восемью глазами» [Цунэтомо Я., 2018, с. 85], т.е. может открыть новое, полезное, то, что не видится со своей точки зрения. Так, даже если другие неправы, нужно относиться к ним с уважением, пониманием, человеколюбием, прощать их [Марк Аврелий, 1985, с. 9, 14; Цунэтомо Я., 2018, с. 80–81], а если правы — прислушиваться и от каждого брать самое лучшее (создать себе идеал из хороших качеств других и следовать ему) [Марк Аврелий, 1985, с. 5–8, 35; Цунэтомо Я., 2018, с. 94]. Свобода способа бытия, решающаяся на весь размах между полюсами-противоположностями, требует непрестанной борьбы с собой — как со страхом небытия, так и со своими непродуктивными желаниями, надеждами, иллюзиями, уводящими от полноты. Главные «враги» тогда не вовне, а внутри. Не научившись побеждать такие свои пороки, как вожделение (в т.ч. неуправляемый гнев и зависть), жажду наживы и имущества, высокомерие и гордыню, действия из личных интересов и выгод, лень [Сенека Л.А., 2001, с. 20, 103; Марк Аврелий, 1985, с. 10, 12, 15; Дайдодзи Ю., 2018, с. 61; Цунэтомо Я., 2018, с. 77–79, 94, 103–104, 115, 124, 128–129, 138], вряд ли человек сможет противостоять превратностям судьбы или другим людям [Цунэтомо Я., 2018, с. 216]. Эти негативные черты можно также пересилить упором на противоположное, взращивая в себе, постоянно практикуя добродетели, главные из которых — рассудительность, искренность, мужество, верность, внимательность (ко всему, в т.ч. к деталям, мелочам), сострадание, самообладание, умение терпеть страдания, целеустремленность [Сенека Л.А., 2001, с. 15–16, 34, 64, 74, 140; Марк Аврелий, 1985, с. 5–8, 10, 15, 25; Дайдодзи Ю., 2018, с. 24; Цунэтомо Я., 2018, с. 80, 84, 91–92, 115–116, 119, 125, 139, 155, 203, 233]. Однако полнота предполагает не смесь противоположностей, но удерживающую баланс между ними «золотую середину» [Сенека Л.А., 2001, с. 30, 96; Марк Аврелий, 1985, с. 38–39; Цунэтомо Я., 2018, с. 89–90, 110]. Поэтому важно «не стараться всегда быть праведным» [Цунэтомо Я., 2018, с. 85], но думать только о Пути [Мусаси М., 2018, с. 308], для чего нужно «научиться умело отходить от нормы» [Цунэтомо Я., 2018, с. 102] и, не имея предпочтений к определенным чертам, стилям, характеристикам, поступать сообразно текущему моменту [Марк Аврелий, 1985, с. 41; Цунэтомо Я., 2018, с. 111; Мусаси М., 2018, с. 261, 264]. 

Полнота бытия означает не только предельный охват возможного, но и — самое главное — присутствие при сути происходящего в действительности. Реальное-подлинное-настоящее может быть достигнуто концентрацией на том, что «здесь и теперь». «Нет ничего за пределами текущего мгновения» [Цунэтомо Я., 2018, с. 92]: прошлого уже нет, можно только извлечь из него опыт, но держаться за него и копаться в нем бессмысленно; будущего еще нет, сколько бы мы ни строили планов и ни предполагали, практически все во власти непредсказуемой судьбы. И поскольку «вся жизнь человека есть последовательность мгновений» [Цунэтомо Я., 2018, с. 127], «каждый жив только в настоящем мгновении» [Марк Аврелий, 1985, с. 15]. Если мы полностью собрали себя в настоящем, нам нечего терять и не о чем беспокоиться, если пребываем в готовности чувствовать, когда и что «пора» [Цунэтомо Я., 2018, с. 131], и поступать сообразно реальности. Проходя тот же Путь преодоления страха небытия, в XX в. не менее великий «воин по способу бытия» Людвиг Витгенштейн, среди своих мощнейших афоризмов напишет: «Вечно живет тот, кто живет в настоящем» [Витгенштейн Л., 1921, п. 6.4311]. Пребывание «здесь и теперь» единогласно связывается со вниманием (у Марка Аврелия и Ямамото Цунэтомо об этом чуть ли не на каждой странице): в присутствии при сути происходящего человек превращается в чуткое ви́дение того, что есть. Такое ви́дение противоположно ве́дению как застилающему настоящее рассчитывающему представлению, плану, набрасыванию ярлыков, попытке уместить реальность в схему. Несмотря на то что постоянное обучение и самосовершенствование важны, как воздух, «бывают случаи, когда многие знания оказываются препятствием» [Цунэтомо Я., 2018, с. 140]. Здесь опять же наши авторы не противоречат себе: для всего есть своя пора — для учения, чтобы приобрести знания и натренировать способности, — и для участия в событиях, в рамках которых губительно рассуждать, как быть, когда они уже происходят и требуют единства с собой. Миямото Мусаси поэтому учит не столько конкретным техникам, сколько внимательности к настоящему: отсекая все лишнее рассеивающее, «глубоко входить в каждое действие» [Мусаси М., 2018, с. 265], занимать «положение-без-положения» [Мусаси М., 2018, с. 275], сообразовываться с реальным «без плана, без представления» [Мусаси М., 2018, с. 278].

На фоне решительного принятия временности своего бытия внимательность к настоящему вплоть до мельчайших деталей [Мусаси М., 2018, с. 265] открывает и пронзительную полноту прекрасного, которое можно увидеть во всем. У Марка Аврелия есть потрясающий пассаж [Марк Аврелий, 1985, с. 13]:

Следует примечать, как и в том, что сопутствует происходящему .., есть некая прелесть и привлекательность. Пекут, скажем, хлеб, и полопались кое-где края — так ведь эти трещины, хоть несколько противоречащие искусству пекаря, тем не менее чем-то хороши и особенно возбуждают к еде. Или вот смоквы лопаются как раз тогда, когда совсем поспели; у спелых маслин самая близость к гниению добавляет плодам какую-то особенную красоту. Так и колосья, гнущиеся к земле, складки на морде у льва, пена из кабаньей пасти и многое другое, что далеко от привлекательности .., вносит еще более лада и душу увлекает; поэтому кто чувствует и вдумывается поглубже, что происходит в мировом целом, тот вряд ли хоть в чем-нибудь … не найдет, что оно как-то приятно пристроено. Он и на подлинные звериные пасти станет смотреть с тем же наслаждением, как и на те, что выставляются живописцами и ваятелями как подражание; своими здравомысленными глазами он сумеет увидеть красоту и некий расцвет старухи или старика, и прелесть новорожденного. 

Особенно такое отношение характерно для японской культуры, пропитанной эстетикой «ваби саби» (侘寂), печального наслаждения ускользающим мигом прекрасного. Самураи «были готовы умереть и высоко ценили возможность насладиться красотой в жизни, которая могла оборваться в любую минуту» [Кемптон Б., 2019, с. 29], многие писали стихи (в т.ч. предсмертные перед сэппуку), пропитанные эстетическим отношением к природе и временам года. Ви́дение красоты в простоте и принятие естественного течения бытия в обеих традициях определили идеал жизни и поступков согласно с природой, ее законами и ритмами [Сенека Л.А., 2001, с. 15; Марк Аврелий, 1985, с. 41; Мусаси М., 2018, с. 259]. Природа составляет огромную, не нами созданную, не нами управляемую часть реальности, которую необходимо принять и которой нужно соответствовать.

Открывающаяся в настоящем свобода и полнота бытия поэтому становятся главными ценностями, и если обстоятельства складываются так, что человек более не чувствует себя способным на эту полноту (по причине неизлечимой болезни, несвободы или потери чести), он добровольно расстается с такой жизнью, которая для него уже не жизнь. Таково единогласное ценностное отношение в стоицизме и бусидо к самоубийству: жертва не должна быть напрасной, но смерть — естественный закон, и, если свобода и полнота становятся невозможны, наступает пора воссоединиться с мировым природным целым [Петев Н.И., 2019, с. 120]. К примеру, Сенека в преклонном возрасте в результате политических притеснений окончил жизнь самоубийством. Однако Ямамото Цунэтомо после смерти господина не дали совершить цуйфуку, тогда он постригся в монахи и провел остаток жизни достаточно уединенно, оставив в записях своего ученика основополагающий трактат бусидо «Сокрытое в листве» (Хагакурэ). Таким образом неопределенности социальных отношений и непредсказуемости «объективных» случайностей стоицизм и бусидо противопоставляют свободу своего-собственного — исполнение в любом содержании (занятий), концентрацию «здесь и сейчас», целиком присутствие в том, на чем в данный момент сосредоточен [Цунэтомо Я., 2018, с. 98]. Мы не можем изменить судьбу, но можем изменить отношение к ней [Цунэтомо Я., 2018, с. 102]. На самом деле реальность нейтральна: «знамения имеют место лишь в глазах смотрящего» [Цунэтомо Я., 2018, с. 103]. Даже, казалось бы, «отрицательное» (лишения, трудности) можно увидеть как для чего-то нужное и полезное — как вызов для преодоления или как опыт для дальнейшего самосовершенствования [Сенека Л.А., 2001, с. 88; Марк Аврелий, 1985, с. 24–25; Цунэтомо Я., 2018, с. 90, 104–105]. Наши авторы советуют буквально радоваться трудностям, поскольку без препятствий нет развития: «бедствие — самый удобный случай для проявления доблести» [Сенека Л.А., 2001, с. 95]. Вопреки расхожим представлениям об успехе и удаче «если в молодости судьба не благоволит человеку, в этом нет ничего плохого. Такой человек часто сталкивается с трудностями, и у него складывается сильный характер» [Цунэтомо Я., 2018, с. 124]. Только так в условиях окружающей текучести и безосновности можно самому себе научиться быть надежным основанием [Цунэтомо Я., 2018, с. 97, 205]. 

Заключение

Таким образом, по сравнению с эпохами устоявшихся оснований, в «переходные» периоды истории для индивида экзистенциально значимыми становятся вопросы поиска опоры для своих поступков, отношения к окружающей действительности и самореализации. С одной стороны, ощущаемая безосновность, изменчивость социального бытия опасна острыми конфликтами, страхом необеспеченности, риском неопределенности. С другой стороны, такие условия открывают предельную свободу — не как произвол или нигилизм, но, напротив, как возможность творческого участия в рождении нового. Это участие требует мужества и ответственности, захваченности делом, готовности отдавать всего себя, поэтому идеал свободы предполагает прежде всего борьбу со своими страхами, ограничивающими иллюзиями, надеждами, удобными привычками, стереотипами, ложными мнениями. В условиях плюрализма оснований такая борьба становится буквально единственным продуктивным способом бытия, благодаря которому открывается настоящее во всех смыслах — как «вневременное основание бытия» [Комаров С.В., 2015], как полнота пребывания «здесь и сейчас», подлинность собственной жизни и реальность окружающей действительности [Бакеева Е.В., 2020]. Быть свободным означает ничего не бояться — ни обид (их нельзя причинить свободному — знающему «свое»), ни поражений (это опыт, после которого надо встать и продолжать борьбу), ни перипетий или лишений судьбы (стойких ее превратности лишь закаляют), ни смерти (это естественный, природный закон, который ради полноты мужественно решается принять душа, освободившаяся от телесных желаний и удовольствий).

Хотя подобные идеи каждый раз актуализируются в «поворотные времена» в различных культурно-исторических локальностях, наиболее последовательные учения были сформулированы в философских программах римского стоицизма и японского бусидо. Единственным серьезным различием между ними является понимание ведущего начала человеческой души: в западной традиции с отсылкой к Платону акцент делается на разум [Платон, 2007, с. 256–257, 425; Сенека Л.А., 2001, с. 17; Марк Аврелий, 1985, с. 5] в противоположность первенству воли и интуиции в трудах восточных мыслителей [Цунэтомо Я., 2018, с. 104, 200, 217; Мусаси М., 2018, с. 265]. Однако в обеих культурах как рассудительность, так и сила духа считаются важнейшими добродетелями, и в действительности разум без воли остался бы пустым инструментом, а воля, не направляемая разумом, распылялась бы в отсутствие «вектора». В целом же, синонимичные экзистенциалы «мужества быть» в условиях непредсказуемости и нестабильности, сформулированные римскими стоиками и японскими самураями, не теряют своей актуальности в современной ситуации и могут дать надежную опору каждому человеку, решающемуся на полноту жизни.

Список литературы

Ахутин А.В. Поворотные времена. СПб.: Наука, 2005. 743 с.

Бакеева Е.В. Принять парадокс, или Усилие смирения. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2009. 84 с.

Бакеева Е.В. Проблема настоящего в контексте «постметафизики» // Вестник Челябинского государственного университета. 2020. № 5(439). С. 5–15. DOI: https://doi.org/10.24411/1994-2796-2020-10501

Бибихин В.В. Собственность. Философия своего. СПб.: Наука, 2012. 536 с.

Бибихин В.В. Чтение философии. СПб.: Наука, 2009. 536 с.

Библер В.С. От наукоучения — к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век. М.: Политиздат, 1991. 413 с.

Биричева Е.В. Природа конфликта: онтологический парадокс и экзистенциальное усилие принятия // Вестник Санкт-Петербургского университета. Философия и конфликтология. 2019. Т. 35, № 4. С. 607–625. DOI: https://doi.org/10.21638/spbu17.2019.407

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат (1921). URL: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000272/st002.shtml (дата обращения: 08.04.2021).

Гадамер Г.-Г. История понятий как философия // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С. 26–43.

Давыдов А.И. Дренгрскарп и бусидо: «Путь воина» на Западе и Востоке // Вестник Сибирского государственного университета путей сообщения. 2014. Вып. 31. С. 11–14.

Дайдодзи Юдзан. Будосёсинсю // Бусидо. Военный канон самурая с комментариями / пер. с япон. Р.В. Котенко, А.А. Мищенко, А.А. Петрова. М.: АСТ, 2018. С. 5–68.

Делёз Ж. Складка. Лейбниц и барокко. М.: Логос, 1997. 264 с.

Кемптон Б. Wabi Sabi. Японские секреты истинного счастья в неидеальном мире. М.: Эксмо, 2019. 304 с.

Комаров С.В. Стратегии борьбы со временем: событийность и история // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Т. 16, вып. 1. С. 107–120.

Леонтьева Н.С. Система военно-физической подготовки славянских дружинников, европейских рыцарей и японских самураев // Теория и практика физической культуры. 2012. № 4. С. 97–99.

Марк Аврелий Антонин. Размышления / пер. А.К. Гаврилова. Л.: Наука, 1985. 245 с.

Мусаси Миямото. Книга пяти колец. Руководство по стратегии для практикующих боевые искусства // Бусидо. Военный канон самурая с комментариями / пер. с япон. Р.В. Котенко, А.А. Мищенко, А.А. Петрова. М.: АСТ, 2018. С. 235–318.

Николаева И.Ю., Серкова О.А. Подчинение авторитету и социальной норме в средневековых военных сословиях Японии и Германии // Диалог со временем. 2012. № 38. С. 227–240.

Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М.: Наука, 1991. 411 с.

Петев Н.И. Самоубийство в некоторых религиозных системах как потенциально положительный и индифферентный феномен // Вестник Северного (Арктического) федерального университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2019. № 4. С. 119–131. DOI: https://doi.org/10.17238/issn2227-6564.2019.4.119

Платон. Алкивиад I / пер. С.Я. Шейнман-Топштейн // Платон. Собр. соч.: в 4 т. / общ. ред. А.Ф. Лосева и др. М.: Мысль, 1990. Т. 1/ С. 220–267.

Платон. Государство / пер. А.Н. Егунова // Платон. Соч.: в 4 т. Т. 3, ч. 1 / под общ. ред. А.Ф. Лосева, В.Ф. Асмуса. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та; Изд-во Олега Абышко, 2007. С. 97–493.

Сенека Луций Анней. Философские трактаты / пер., вступ. ст. и коммент. Т.Ю. Бородай. Изд. 2-е. СПб.: Алетейя, 2001. 400 с.

Тиллих П. Мужество быть. М.: Модерн, 2011. 240 с.

Цунэтомо Ямамото. Хагакурэ // Бусидо. Военный канон самурая с комментариями / пер. с япон. Р.В. Котенко, А.А. Мищенко, А.А. Петрова. М.: АСТ, 2018. С. 69–233.

Шумской А.В. Хосе Ортега-и-Гассет: философия исторического бытия человека // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2019. Вып. 2. С. 194–203. DOI: https://doi.org/10.17072/2078-7898/2019-2-194-203

Получена: 11.05.2021. Принята к публикации: 15.11.2021

Просьба ссылаться на эту статью в русскоязычных источниках следующим образом:

Биричева Е.В. Римские стоики и японские самураи об экзистенциалах человеческого бытия // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2021. Вып. 4. С. 550–560. DOI: https://doi.org/10.17072/2078-7898/2021-4-550-560