УДК 1:316

DOI: https://doi.org/10.17072/2078-7898/2020-1-65-75

К характеристике отечественного технологического хронотопа 70–80-х гг. ХХ столетия

Политов Андрей Викторович
кандидат философских наук,
доцент кафедры философии и права

Пермский национальный исследовательский политехнический университет,
614990, Пермь, Комсомольский пр., 29;
e-mail: erikhczeren@yandex.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0003-4175-9040

Целью работы является исследование сущности советского технологического хронотопа (объект исследования), возникшего в результате совокупности материальных и духовных достижений научно-технического и социально-политического развития советского общества 70–80-х гг. ХХ в. Методологической основой работы служит теория хронотопа А.А. Ухтомского и М.М. Бахтина (постулирующая онтологическую и функциональную взаимосвязанность времени и пространства), позволяющая раскрыть изучаемый объект в качестве структуры, формирующими элементами которой выступают два атрибута: пространственный (принадлежность к конкретному географическому материальному локусу и семантическому культурно-цивилизационному топосу) и временной (определенной продолжительности период объективного времени, включенный в семантическое целое взаимосвязанных культурно-исторических эпох). В исследовании выявляется сложная природа его предмета: фундаментальная сущность технологического хронотопа образована онтологической сущностью технологии, исторически сформировавшейся в результате эволюции европейского типа мышления (прежде всего в классической гносеологии Нового времени). Показано, что общая суть (до воплощения в советском времени) технологического хронотопа заключается в становлении его в процессе опредмечивания рационально-логического принципа, заложенного в основе временных актов когитации человеческого рассудка. Технологический хронотоп выступает в качестве овнешненной в топосе материальной предметной реальности временной логики внутренней хронологии человеческого мышления. В последующем ходе исследования раскрывается значение уникального, самобытного семантического содержания советского технологического хронотопа, окружающего его сущностное качество и формирующего узнаваемый культурно-исторический образ, фундированного противоречивой эволюцией советского социального строя, идеологическая составляющая которого прошла путь от восхваления ежедневного ударного труда во благо глобальной цели коммунистической экспансии до эпохи застоя, в которую отчужденность и обезличенность повседневного существования человека послужили одной из ключевых причин распада советского технологического хронотопа.

Ключевые слова: хронотоп, хронотопология, технологический хронотоп, социальный хронотоп, топос, хронос, пространство, время, материя, эйдос, бытие, существование, человек.

Введение. Хронотопология как интегральная функциональная, семантическая и категориальная структура сущего

Концепция хронотопа, выступающая теоретической и методологической основой предлагаемого исследования, была введена в научную традицию отечественными философами А.А. Ухтомским [Ухтомский А.А., 2002, с. 67–71] и М.М. Бахтиным [Бахтин М.М., 2012] в первой половине ХХ столетия; хронотопология (мы преимущественно будем использовать этот термин, поскольку он является наиболее емким и глубоким по философскому содержанию и смыслу среди производных от базового понятия хронотопа) представляет собой метафизическую, онтологическую, семантическую, процессуальную и функциональную взаимосвязанность пространственно-временной организации сущего. Последнее по способу своего существования есть временение — длящаяся, последовательно, поэтапно осуществляющаяся процессуальность (само время, или хронос), параллельно развертывающаяся, раскрывающаяся в качестве протяженности, вместилища, сорасположенности процессуальностей (путей временения), соорганизованности сущих, иначе говоря, структурирующаяся в качестве пространства (топоса). Время есть само сущее, его жизненный путь (хронотопологичность) имеет семантическую составляющую, выражающую смысловое единство сущего, экзистенциальную полноту или неполноту его бытия. Хронотопология, кроме собственно пространственно-временной диалектики, включает в себя фундаментальное диалектическое соотношение материи и эйдоса [Бахтин М.М., 2003], вне которого становление сущего не может осуществиться как таковое. Хронотопология есть и структура и способ существования сущего и общности сущего.

Советская цивилизация (рассматриваемая в настоящем исследовании преимущественно с точки зрения технологической сферы) есть исторически сложившаяся, прошедшая определенный путь эволюционного развития общность, имеющая социальный, культурный, идеологический, технологический, цивилизационный характер. Как общность советская цивилизация характеризуется собственной хронотопологией, пространственно-временной структурой существования и функционирования. Хронологическая ось, время советской цивилизации есть собственно способ и процесс ее существования и эволюции, топологической структурой которой выступают как материальный локус определенной территории, в пределах которого проходило временение общности, так и семантический топос советской культуры, сформированный в ходе ее процессуальности, функционирования. Интегральным обобщением временного процесса существования и развития советского общества (социального хронотопа), проходившего в определенных исторических и территориальных границах, оформившегося в автономное семантическое пространство советской культуры, советской цивилизации в целом, будет выступать хронотопология данной общности, советский хронотоп.

Нас интересует технологический уровень советской хронотопологии только определенного периода советского времени (70–80-е гг. ХХ в.); этот технологический уровень можно обозначить в качестве самостоятельной хронотопологической целокупности — технологического хронотопа, — входящей в область понятия советского хронотопа в целом, существовавшей и функционировавшей в связи с общей интегральной структурой советской хронотопологии в качестве подчиненного ей элемента (уровня). Таким же образом в любой хронотопологии можно выделить составляющий ее структурный элемент, например временной период, уровень организации и т.п., который может быть рассмотрен в качестве относительно самостоятельной хронотопологической общности, существующей и функционирующей в связи с особенностями, присущими хронотопологическим общностям более высокого порядка (в случае настоящего исследования советский хронотоп и технологический хронотоп (в целом, вне конкретно-исторической определенности) будут общностями более высокого порядка, нежели советский технологический хронотоп); хронотопология выступает полииерархичной моделью бытия, полииерархичностью сущего. Материальной и семантической топологией советского технологического хронотопа выступает континуум произведенных отечественной индустрией технических средств, технологий и совокупность достижений духовной культуры в данной области, хронологической координатой выступает собственно период ее существования, включенность данной эпохи в исторический процесс.

Технологический хронотоп как опредмеченная хронотопологическая структура человеческого сознания.

Рассмотрим общую сущность технологической хронотопологии вне ее конкретно-исторического воплощения в советском времени. Основанием, порождающей и формообразующей причиной технологического хронотопа как континуума существования, функционирования и семантики технологий является процесс опредмечивания человеческой хронотопологии, а именно хронологии сознания, рациональной структуры мышления, функционирующих в качестве временящегося эйдетического процесса, чистой временной логики (логоса) актов когитации [Железняк В.Н., 2015]. Технологическая хронотопология в ее исторической эволюции в европейской цивилизации формировалась в условиях ориентации на рационально осмысленное бытие, что особенно выразилось в эпоху Нового времени, в XVII столетии [Асмус В.Ф., 1956]. Рационально понятое бытие, ставшее идеалом и каноном новоевропейской культуры, не является по своей сущности родственным значению категории бытия у досократиков, которое понималось в качестве глубинного первосущего основания [Досократики, 1999, с. 400], но выступает в качестве опредмеченной в ареале вещи протяженной сферы чистой идеальности — вещи мыслящей, источника lumen naturale (естественного света) [Декарт Р., 1989, с. 27; 1994, с. 16–28], воспринимавшегося новоевропейской наукой как средство рационализации и просветления окружающего мира. Осуществление, воплощение в наличной реальности окружающего мироздания (хронотопа вещи протяженной) чистого эйдетического временения актов рассудка, человеческой рациональной логики есть порождающий, формирующий технологический хронотоп принцип. Можно сказать, что технологическая хронотопология — это хронотопология сознания с его чистой эйдетической временностью (и формируемой в ее процессуальности внутренней топологией (пространством) рассудка), но вынесенная за пределы человеческой хронотопологии, субъективная хронотопология, объективированная, овеществленная в хронотопологии объективной, хронотопе окружающей человека реальности.

Какова участь сформированного в процессе эволюции европейского общества технологического хронотопа? Как полагал в середине ХХ в. М. Хайдеггер, технический постав делает скрытое в природе налично явленным: техническое устройство выступает средством раскрытия и поставления на службу человека скрытых в мироздании потенций [Хайдеггер М., 1993, с. 221–238], но в эпоху торжества и господства выразившейся и ставшей глобально-масштабной техногенной культуры, особенно проявившей себя в конце ХХ столетия и продолжающей существовать до сих пор, человеческое существование редуцируется к модусу бытия-по-средству. Человек, находящийся в со-бытии с современным технологическим хронотопом, обречен быть по-средственным носителем социальных техно-логических функций, поскольку таков способ бытия сотворенной им же самим технологической рациональности. Вынесенная вне человеческой хронотопологии эйдетическая логика, воплощенная в континууме техно-логики, претерпела негативно-диалектическую метаморфозу, став нечеловеческой, античеловеческой логикой. В технократической культуре ХХ в. нематериальная временная структура мышления растворила себя в хроносе материальной предметности: технологический хронотоп начала ХХI столетия служит явленной и объективированной рациональностью, выступающей в качестве охватывающей человеческую цивилизацию конструктивно-рациональной алгоритмической процессуальности, порождающего техно-логического принципа временения, который замещает эйдетическое начало в человеке [Железняк В.Н., 2007]. В исторических перипетиях европейской цивилизации человеческая рассудочная логика, реализованная в материально-предметном техническом устройстве, претерпела отчуждение от своего создателя и стала против него, диалектически принимая его в качестве иного, внешнего и чуждого себе объекта, подлежащего поглощению, а в случае сопротивления (и в целом в последующем) — искоренению. В ходе существования новоевропейской общности (с XVI–XVII столетий) органическое живое начало человеческой духовной сферы постепенно и неуклонно заменялось механистическим; органицистская по своей сути ноосфера замещается и вытесняется механицистской техносферой, уничтожающей одновременно и природную основу функционирования ноосферы — биосферу [Стерледев Р.К., Стерледева Т.Д., 2017].

Негативно-диалектическое опредмечивание эйдетической рассудочной хронотопологии в советском технологическом хронотопе

В свете сказанного выше наличное материальное воплощение (выражающееся в совокупности отраслей отечественной промышленности и произведенных ею технических средств и технологий) советского технологического хронотопа 70–80-х гг. ХХ столетия (выступающего преемником хронотопа индустриальной культуры 30–50-х гг.) служит результатом процесса опредмечивания временной рациональной логики сознания (вне пределов данного труда лежит исследование конкретно-исторических особенностей сознания советского человека, советской когнитивной хронотопологии, мы лишь затрагиваем этот аспект с точки зрения объективной детерминации социальным хронотопом хронотопа сознания и обратной связи, присутствующей в этом взаимодействии). Обозначенный процесс объективации, овнешнения формальной логики рассудка проходил в конкретных исторических, социальных и политических условиях, которые не могли не оказать воздействия на опредмечивающий процесс. Иначе говоря, трансцензус когнитивной хронотопологии в хронотопологию технологическую отягощался, усложнялся, деформировался функционирующим одновременно с ним процессом сложного, противоречивого развития советской социальной и культурной хронотопологии. Советский технологический хронотоп есть не нечто существовавшее само по себе, в безвоздушном пространстве, не имевшее никаких влияний со стороны, а, наоборот, то, что являлось структурой, подчиненной формированию и функционированию хронотопологий более высокого порядка — советского социального хронотопа, хронотопа советской культуры. Мы, таким образом, имеем дело с картиной усложненной, многофакторной мультипотоковой процессуальности, в которой опредмечивание являлось только одним из направлений, имевшим со-подчиненный характер и деформировавшемся вследствие процессов общностей большего масштаба. И социальная и культурная хронотопологии вносили существенные коррективы в процесс опредмечивания человеческой рассудочной хронотопологии в технологическом хронотопе, и поправки эти носили в том числе и деформирующий характер, что приводило к негативно-диалектическим, парадоксально-диалектическим явлениям в процессах опредмечивания, оказывающих, в свою очередь, соответствующее формообразующее действие на технологический хронотоп. Кроме того, необходимо отметить наличие существенных обратных связей в указанных процессах между разного рода хронотопологиями, что приводило к их взаимной интерференции, обоюдоострому деформированию, где пострадавшая сторона отвечала встречным негативно-диалектическим воздействием. Мы имеем в виду прежде всего метаморфозу, произошедшую с советским героическим производственным пафосом, которая заключалась в переходе от восхваления ударного труда во благо коммунистического светлого будущего и пришедшего к застою и разложению как социальной так и технологической структур советской хронотопии.

Итак, в советское время опредмечивание рассудочной хроно-логии в континуум техно-логий проходило в топосе более развернутых структур, в социальном хронотопе, где в бытовых и экономических тяготах наличного бытия человек в значительной мере существовал как эксплуатируемое техническое устройство: «Нелегкой была в те годы жизнь. <…> В аппаратуре еще плохо разбирались, многое не получалось. <…> Когда началась война, я только шесть классов закончила <…>. Папу у нас сразу забрали на фронт, а я пошла работать в колхоз. <…> Надо было платить сельский налог. <…> А не заплатишь — посадят» [Объединяя мир людей, 1998, с. 158]. Человеческая личность с ее внутренней эйдетической хронотопологией трансформировалась в придаток к машине: «В течение нескольких лет выдающийся шахтер <…> Изотов <…> выполнял нормы на четыреста-пятьсот процентов, а в иные периоды даже на две тысячи процентов! <…> Стаханов выдвинул предложение: забойщик должен работать с молотком всю смену <…>. Удар отбойного молотка Стаханова стал как бы сигналом ко всеобщему наступлению за высокую, наивысшую производительность труда» [Петров Н.И., 1985, с. 26–27]. Приоритет человеческой жизни в советском обществе 30–50-х гг. ХХ в. был в значительной мере девальвирован верой в безошибочность технического устройства, выступающего в качестве универсального мерила и идеала развития. В условиях советского технологического хронотопа рабочий выступал как средство достижения поставленной советской социальной системой и подчиненной ей идеологией глобальной цели — экспансии, распространяющейся на всю планету: «Первая мировая война вырвала одну страну из капиталистического рабства, вторая — создала социалистическую систему, третья — навсегда покончит с империализмом» [Радзинский Э.Р., 1998, с. 604]. Процесс опредмечивания, многократно деформированный вследствие внешних факторов и отягощенный ими, не смог привести к тому результату, который изначально предполагался рационалистической парадигмой европейского социального хронотопа — облагораживанию и рационализации окружающего пространства, а привел к углублению противоречий и деформации советской социальной и культурной, цивилизационной хронотопологии и затем — к их разрушению.

К концу 60-х – началу 70-х гг. ввиду диалектической логики, согласно которой последующая стадия процесса отрицает предыдущую, парадигма героического рабочего подвига (в духе «большого скачка») постепенно замещается обратным движением — идеалом размеренного высокопроизводительного труда. Технологический хронотоп 70-х гг. вовлекается в процесс нарастающего последовательного всеобщего разложения советского социального хронотопа во время эпохи застоя, характеризующейся постепенной нивелировкой и упразднением в повседневности победно-героического пафоса сталинской идеологии, стирающейся в обыденности духовной стагнации брежневского периода: «В то же время в <…> организации труда имеются существенные недостатки. В ряде отраслей создание бригад носит формальный, кампанейский характер, нередко предпочтение отдается количественной стороне дела в ущерб качественной. <…> Медленно перестраиваются структура, формы и методы работы партийных, профсоюзных комсомольских организаций <…>. Не везде обеспечивается единство идеологической, организаторской и хозяйственной деятельности. <…> Нет ничего опаснее формализма в создании бригад» [Петров Н.И., 1985, с. 65]. Застойная система брежневского периода уже не ставила задачу всемирного завоевания; советская номенклатура, видевшая прелести западной жизни, стремилась к упрочению и сохранению собственных власти, доходов, безопасности. Коммунистическая пропаганда эпохи застоя сопровождала реляции об успехах социалистического строительства декларациями о заботе в отношении быта и семейной жизни человека труда, тем самым, на наш взгляд, умаляя вещно-предметную прогрессистскую рациональность технологического хронотопа: «Условием обеспечения непрерывного роста благосостояния является повышение эффективности общественного производства. <…> Неуклонный рост материального благосостояния советских людей, улучшение жилищных условий, рост объема и качества услуг населению, расширение ассортимента и повышение качества товаров <…>, улучшение питания и медицинского обслуживания — таковы основные пути повышения уровня жизни» [Васильева Э.К., 1985, с. 46].

В обыденном существовании подавляющее большинство рабочих коротало досуг в силу собственного разумения, фактически демонстрируя негативно-диалектическое, отрицательное отношение к технологической хронотопологии, к уже не служащему в качестве идеала и критерия жизненного развития миру овеществленной технической рациональности. Этот мир воспринимался теперь в качестве «замыленного» и примелькавшегося отчужденного топоса: «Закончив работу, бригада слесарей-ремонтников цеха № 4 с шутками и прибаутками, дружно и шумно помывшись, вволю наговорившись в своей сауне, в приподнятом настроении по причине предстоящих выходных, гурьбой повалила через проходную завода. <…> Договорились, кто пойдет за бутылкой, кто с 5-литровой фляжкой за пивом, <…> у кого из жен на этот раз раздобыть мало-мальскую закуску. Пятница, да еще и отработанная, да после парной, да с дружками — святое дело посидеть за столиком с пивком <…>, болтая о том, о сем, а в сущности, ни о чем» [Капитанша…, 1994, с. 73]. Отчужденный, лишенный высокой социально-нравственной цели и смысла труд и, следовательно, жизненное время советских рабочих 70–80-х гг. в конечном счете привели к социальной, нравственной, духовной и экологической катастрофе, свершившейся на просторах СССР к последнему десятилетию ХХ в.: «Вот я отработал на заводе почти 30 лет <…>, все вроде бы хорошие дела делали. Планы выполняли, завод рос, строился поселок, подрастали дети, а вот точит червячок душу от того, что <…> испохабили, отравили, осквернили природу-мать так, что и глазу не за что зацепиться, разве что за пожелтевшие от заводских газовок высохшие сосны» [Капитанша…, 1994, с. 26].

Особое место в хронотопе советской культуры брежневского времени занимал жанр так называемого производственного романа, повествующего о быте и жизни рабочих [напр.: Амлинский В.И., 1982; Куваев О.М., 1975; Макаров А.С., 1985; Титов В.А., 1984; Тублин В.С., 1984]. Проследим отражение отечественного технологического хронотопа 70-х и первой половины 80-х гг. в литературно-художественном хронотопе произведений той поры на примере творчества отечественного писателя А.А. Проханова. С самого начала повествования любой из его ранних книг читатель погружается в бушующий ритм индустрии, грохочущую пульсирующую среду производственной площадки, выступающей в качестве топоса становления и торжества советской технократической культуры: «Огненный грохот работающих на пределе турбин. Росчерк сигнальных огней. Мелькание порта, ангаров» [Проханов А.А., 1983, с. 3]. Автор с первых строк бросает читателя в локус (который по существу является развернутым художественно-семантическим топосом действия), где описывается мир-хронотоп индустрии: «Сибирь. Минус сорок. Котлы ревут и грохочут. Форсунки выхлестывают струи огня. Манометры дрожат от давления, вот-вот брызнут стеклами. Кочегары в мазуте и саже заглядывают в глазки: блеск зубов, потные лбы, рыжие отсветы. Дым из трубы лохматый и черный, с багровым подбрюшьем. <…> Дрожание фундамента. Клекот и хлюп кипятка. Пузыри огня. Кочегары гладят железную кожу котлов. Чешут горячую шерсть. Котлы пялят красные бычьи глазища, дергают гривы, хвосты» [Проханов А.А., 1984, с. 79]. Для А.А. Проханова технологический хронотоп выступает в качестве не индустриальной пустоши, а метафизического, интегрального выражения советской хронотопологии в целом: «Только с неба [комбинат. — А.П.] и увидишь, а внизу — кромсанье и месиво. <…> Сгорание дней. <…> Но когда-нибудь, <…> после всех потерь и кромешности, напоследок взлететь к небесам и в утреннем солнце среди всех лесов и озер, откованное из лучей и конструкций, стальное и ясное, обращенное к небу, увидеть свое лицо — построенный комбинат… Вот где закон <…> переселения душ. Чудо о комбинате <…>. Вот они, силы, бьющие в нас из настоящего и будущего! Речь идет о создании глобальной индустрии, в которой России <…> отводится ведущая роль. Запад не в силах создать подобные гиганты промышленности. <…> В этом <…> миссия и сила России» [Проханов А.А., 1984, с. 84].

Технологический хронотоп в этих произведениях позднезастойной эпохи предстает как живой одушевленный организм; отсюда стремление писателя выразить техническую культуру как не чуждую человеческой хронотопологии, которая словно отражается и возвышается в технической рациональности, выступающей прямым продолжением ее творца — человека: «Я распят на кресте самолета. Моя стеклянная, голубая башка принимает в глазницы отсветы лунных туч, чуть видные проблески звезд. Брюхо мне лижут ледяные, высокие ветры, омывают бесшумные волны электрических и магнитных полей. Алюминиевые голые плечи в татуировке заклепок, с черной надписью — СССР. <…> Мое сердце, печень и легкие из легированных, чистейших сталей, пульсируют, бьются и дышут. Мой мозг в частотах и кодах вырабатывает отрезок полета. Мой торс, мои ласты и киль скользят по куполу неба» [Проханов А.А,, 1983, с. 7]; «Город был похож на руки, напряженно хватавшие небо» [Проханов А.А., 1987, с. 222]. Писатель антропоморфизирует опредмеченную технологическую рациональность, как бы сглаживая, нейтрализуя ее вышеописанную деформацию и стремится сопереживать ее судьбе как человеческой, сокращая разрыв между человеческой и технической хронотопологичностью: «…Чувствовал трагическую смерть машины. И свое с ней тайное тождество. Общее с ней совершенство, точность и мощь конструкции. И крохотную боль проводка, готового сгореть, оборваться. <…> Смотрел восхищенно <…>, понимая, любя непомерную конструкцию станции. <…> Вот он, наш храм-то!.. Вот она, наша душа… И наше единство. <…> Вся судьба, всех нас… Всем нам памятник рукотворный!» [Проханов А.А., 1977, с. 9, 192]. Можно отметить, что жанр производственного романа 70-х и начала 80-х гг., особенно развитый в ныне невостребованном и забытом «производственном цикле» А.А. Проханова, находясь в русле обозначенной официальной идеологией декларации постепенного повышения уровня жизни и производительности труда, мирного сосуществования советской страны с внешним окружением, не носил характер сталинской агрессивной милитаризированной пропаганды, а скорее был выдержан в духе лакирования и ретуширования действительности с целью показать заложенное в технологическом хронотопе новаторство, потенциал, возможность прогресса цивилизации, неотчужденность техники от человека. Однако в реальности к середине 80-х гг. советский технологический хронотоп представлял собой вырождающееся явление. Попытка воскресить эту отживавшую свой век систему с помощью запала перестроечного оптимизма была изначально обречена на провал, поскольку у горбачевской идеологии не существовало достаточного идейного основания, в ее арсенале были только лозунги и декларации, доставшиеся ей от предыдущих эпох.

Чернобыльская катастрофа 1986 г. явилась событием, окончательно подорвавшим временную и сильно расшатавшим пространственную координату советского технологического хронотопа, общность которого начинает неудержимо распадаться. Во многих явлениях повседневного существования и в функционировании технологической сферы последнего пятилетия советской цивилизации обнаруживается глубокая социальная патология, обусловившая негативные процессы всеобщего распада, образ которого был явлен произошедшей технологической катастрофой. Причина разрушающих социальный и технологический хронотоп процессов крылась, по нашему мнению, в самой структуре изначально противоречиво сложившейся советской цивилизации: «Есть человек, которого суть — губитель! <…> Нас разорил губитель. Большой, малый, средний. <…> Нас всех посетила страшная беда отчуждения. Все отнято. Станок не мой. Завод не мой. Город не мой. Власть не моя. Все чужое. <…> Все без души. <…> Чернобыль наплодил не только мутантов, но и пораженцев — социальные уроды Чернобыля! <…> Не одна, а множество давних и недавних болезней, загнанных внутрь неверным лечением, перешедших одна в другую. <…> Мы уже не имеем <…> волевого управленца, <…> а <…> сочетание растленного коллектива и сдавшегося, идущего на поводу руководства. <…> Обленившееся, апатичное, не желающее действовать общество и беспомощное, не занимающееся управлением страны руководство» [Проханов А.А., 1990, с. 206–207, 237, 247, 251, 253]. Чернобыль выявил противоречия эволюции советского технологического хронотопа, стремившегося в своем идеологическом выражении, в своем семантическом топосе в будущее время, но искалечившего и уничтожившего окружающие его хронос и топос настоящего: «Столько потерь, столько потерь! <…> Все пожгли, порушили <…>. Зачем?.. Иконы порубили, спалили, колокола — в переплав, колокольни взорвали, кирпич — на коровники. А в храмах — картошка, похабщина на стенах. Зачем?.. Две заповедные рощи! <…> Все срубили на доски, на гробы, на блиндажи, на лагерные зоны, на опилки. <…> Всех перебили, распугали, все гнездовья, все заводи, все луга заливные! Ушла жизнь из лесов, ушла из воды! Больно!.. <…> Столько убито, когда собирали колхозы. <…> Столько спилось… Столько сошло с ума… Столько отравилось, повесилось… разбилось на тракторах, на машинах <…>. Столько снесено деревень… Столько разбито семей… <…> Сколько утрат!» [Проханов А.А., 1990, с. 202–204].

Заключение

Таким образом, философский концепт рациональности, обоснованный эпохой Нового времени, лежит в основе феномена научно-технического прогресса европейской цивилизации. Техно-логия есть воплощенная рациональность чистого мышления, объективированная в предметно-конкретном сущем временная логика человеческого рассудка. Процесс опредмечивания порождает технологический хронотоп — континуум объективированной в материальной предметности хронотопологии человеческого сознания, в своем обобщенном выражении синтезирующий автономный ареал технологической культуры, генезис которой в истории ХХ в. в советской цивилизации совпадает и совмещается со становлением советской идеологии и культуры.

Советский технологический хронотоп, ведущий свой отчет с начала процесса индустриализации в 20–30-х гг., достигает высшего развития в 50–60-х гг. В это время технологический хронотоп как самостоятельная бытийная техносферическая область, идеологически возвышающаяся над советской цивилизацией и выступающая ее своего рода наиболее прогрессивным (за счет опредмеченной в технологиях рациональности чистой эйдетической логики) слоем, получает наивысшее выражение в космической индустрии, АЭС, в развитии ВПК, отражаясь в литературно-художественном хронотопе производственного романа. Однако в повседневном своем бытии советская технократическая система 70–80-х гг. постепенно деградировала вплоть до социально-экономической стагнации позднего застоя и чернобыльской катастрофы, ознаменовавшей собой начало распада хронотопа советской техногенной цивилизации.

Онтологическая и метафизическая сущность советского технологического хронотопа с присущим ему поэтическим и метафорическим пониманием прогресса и инженерии может быть сформулирована следующим образом: если природа выступает в качестве пространства — хранилища бытия, локуса, в котором происходит успокоение, сохранение мятущейся человеческой души и ее надежд, то технологический хронотоп — в качестве топоса, в котором осуществляется особого рода раскрытие бытия — явление будущего, реализация возможностей земной цивилизации. Онтологическое же противоречие советского технологического хронотопа состояло в том, что поэтически-метафизический пафос его идеологически заряженной семантики сопровождался отчуждением и неподлинностью повседневного существования его творца, загнанного внутрь по-средственного бытия индустриализированного, отчужденного социального хронотопа. Закономерным итогом данного негативно-диалектического процесса явилась настигшая культуру и страну цивилизационная катастрофа, последствия которой сказываются на дне сегодняшнем; автор убежден, что путь восстановления российского общества может быть обозначен духовно-нравственным возрождением, одними из ключевых элементов которого должны выступить забота о природе, столь пострадавшей в ХХ в., и строго регламентированное, жестко ограниченное социально-этической гуманитарной экспертизой научно-техническое развитие [Колин К.К., 2008; Оконская Н.К., 2017; Хафизова Н.А., 2017].

Список литературы

Амлинский В.И. Московские страницы. М.: Моск. рабочий, 1982. 400 с.

Асмус В.Ф. Декарт. М.: Политиздат, 1956. 372 с.

Бахтин М.М. К философии поступка // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 1: Философская эстетика 1920-х годов. М.: Рус. словари; Языки славянской культуры, 2003. С. 7–68.

Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 3: Теория романа (1930–1961 гг.). М.: Языки славянских культур, 2012. С. 340–503.

Васильева Э.К. Семья в социалистическом обществе. М.: Мысль, 1985. 156 с.

Декарт Р. Соч.: в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1989. 656 с.

Декарт Р. Соч.: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1994. 635 с.

Досократики / пер. А. Маковельского. Минск: Харвест, 1999. 784 с.

Железняк В.Н. Логос и технологии // Вестник ПНИПУ. Культура. История. Философия. Право. 2015. № 2. С. 21–28.

Железняк В.Н. Цифровая эпистема // Философско-методологические проблемы искусственного интеллекта: матер. постоянно действующего теоретич. междисципл. семинара. Пермь: Изд-во Перм. гос. тех. ун-та, 2007. С. 14–32.

Капитанша: Рассказы, очерки, стихи. Творчество работников АО «Галоген» / под ред. В.А. Зингарова. Пермь: АО «Галоген», 1994. 176 с.

Колин К.К. Россия и мир на пути к информационному обществу: философские, гуманитарные и технологические аспекты проблемы // Философско-методологические проблемы искусственного интеллекта: матер. Всерос. междисципл. семинара (г. Пермь, 1–2 ноября 2007 г.). Пермь: Изд-во Перм. гос. тех. ун-та, 2008. С. 159–172.

Куваев О.М. Территория. М.: Современник, 1975. 256 с.

Макаров А.С. Последний день лета. М.: Мол. гвардия, 1985. 384 с.

Объединяя мир людей: Исторические очерки о развитии связи в Прикамье / под ред. В.П. Кадочникова. Пермь: ЗАО «ИГ “Энтер-профи”», 1998. 432 с.

Оконская Н.К. Этические аспекты современной деятельности инженера в русле проблемы устойчивого развития человечества // Образ инженера XXI века: социальная оценка техники и устойчивое развитие: сб. науч. статей. Пермь: Изд-во Перм. нац. иссл. политех. ун-та, 2017. С. 112–122.

Петров Н.И. Один за всех — все за одного: коллективизм как черта социалистического образа жизни. М.: Мысль, 1985. 159 с.

Проханов А.А. Вечный город. М.: Сов. писатель, 1987. 592 с.

Проханов А.А. Время полдень. М.: Профиздат, 1977. 288 с.

Проханов А.А. Кочующая роза. М.: Современник, 1983. 288 с.

Проханов А.А. Место действия. М.: Моск. рабочий, 1984. 352 с.

Проханов А.А. Шестьсот лет после битвы. М.: Сов. писатель, 1990. 432 с.

Радзинский Э.С. Соч.: в 7 т. Т. 2: Сталин. М.: Вагриус, 1998. 640 с.

Стерледев Р.К., Стерледева Т.Д. Искусственный интеллект в аспекте ноосферы: почти фантастика? // Вестник ПНИПУ. Культура. История. Философия. Право. 2017. № 2. С. 61–65. DOI: https://doi.org/10.15593/perm.kipf/2017.2.08

Титов В.А. Избранное. М.: Худож. лит., 1984. 528 с.

Тублин В.С. Доказательства. Л.: Сов. писатель, 1984. 607 с.

Ухтомский А.А. Доминанта. СПб.: Питер, 2002. 448 с.

Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 447 с.

Хафизова Н.А. Экоэтические аспекты социальной ответственности бизнеса: история одного конфликта (деревня Павлово против ООО «Лукойл-Пермь») // Образ инженера XXI века: социальная оценка техники и устойчивое развитие: сб. науч. статей. Пермь: Изд-во Перм. нац. иссл. политех. ун-та, 2017. С. 131–147.

Получено 14.12.2019

Просьба ссылаться на эту статью в русскоязычных источниках следующим образом:

Политов А.В. К характеристике отечественного технологического хронотопа 70–80-х гг. ХХ столетия // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2020. Вып. 1. С. 65–75. DOI: https://doi.org/10.17072/2078-7898/2020-1-65-75