Творчество современного отечественного кинорежиссера Андрея Звягинцева представляет собой яркий пример зафиксированного еще классиками марксизма противоречия между отнюдь не передовыми (а порой и реакционными) политическими взглядами деятелей культуры — с одной стороны, и объективно прогрессивным, позитивно значимым философско-эстетическим содержанием их творчества — с другой. Если в общественно-политическом отношении Звягинцев придерживается либерально-рыночной позиции, то в своих произведениях, особенно в трех последних по времени выхода на экран фильмах, он концентрирует богатый материал для социально-философского осмысления, одновременно критически оценивая ту общественную и антропологическую ситуацию, которая сложилась в России за три десятилетия ее капиталистической трансформации. Результаты приложения методологии типологического подхода к теоретически модифицированной системе образов, специфичных для кино Звягинцева, демонстрируют, что базисной причиной всех переживаемых отечественным социумом деструкций является нацеленность современной культуры на массовое воспроизводство определенного человеческого типа — человека-потребителя. Используя художественные средства кинематографа, режиссер раскрывает бесперспективность и губительность тех мировоззренческих установок, которых придерживается потребительски ориентированная часть населения современной России. Сверхидея «Елены» — критика массового человека, «Левиафана» — демонстрация тупиковости и рыночного пути, и попыток возврата к традиционным ценностям, а фильма «Нелюбовь» — доказательство мертворожденности российского среднего класса. Подробный аналитический разбор двух первых из этих трех фильмов дает основания утверждать, что в кинематографе Звягинцева имеет место выдающийся не только в художественном, но и в теоретическом отношении анализ состояния и перспектив российского социума первых десятилетий XXI в.

Статья посвящена феномену биополитики. Реализуется попытка прояснить производственно-экономические основания биополитики (в частности вводится и исследуется концепт «биополитической экономии»). С другой стороны, проводится разграничение между биополитикой и биовластью. Биовласть — относительно новый вид власти, распространяющийся на витальные основы жизни человека и общества. Биовласть является яркой разновидностью «мягкой власти», не предполагающей прямой контроль и эксплуатацию, а действующей опосредованно: например, через искусственное конструирование и навязывание новых потребностей, продвижение новых видов товаров и услуг. Одним из косвенных агентов биовласти выступает медицина, которая в результате процесса интенсивной медикализации общества стала включать в поле своей юрисдикции все большее количество жизненных ситуаций и проблем. Несмотря на свою «мягкость», биовласть не перестает быть властью, так как сохраняется асимметрия между ее субъектами и объектами. Политэкономический подход является перспективным в анализе биовласти, так как последняя имеет экономические корни и, по сути, возникает как расширение власти капитала, следствие его экспансии на новые сферы с целью поиска источников извлечения прибыли. Так, некоторые теоретики пишут о «биокаптиале» как о новой форме последнего. Вместе с тем в современном обществе заметна новая глобальная тенденция, связанная со все более масштабным обращением к горизонтальным способам социального взаимодействия. Многие из них основываются на сетевом принципе и предполагают широкую автономию, коммуникативное и кооперативное равноправие ее субъектов. Вследствие такой трансформации властная асимметрия постепенно «сглаживается». В данном контексте перспективно рассматривать биополитику не как простое выражение биовласти, а как потенциально качественно новый способ взаимодействия между людьми, общественными группами и институтами по поводу биологических аспектов своего существования вплоть до возможности разумного управления ими. Последнее должно быть понято не как прямой контроль, а как прогнозирование и планирование с целью наиболее оптимального функционирования и развития биологии человека.

Исследовалось влияние субъектного и объектного перцептивного фокуса на выраженность феномена позитивной предвзятости в пользу Я в условиях сравнения с «хорошим» и «плохим» объектом при разном уровне субъективного осознания сходства с ним. Была выдвинута гипотеза о том, что позитивная предвзятость в пользу Я будет выше в случае субъектного фокуса сравнения, отрицательной валентности объекта и низкого уровня осознаваемого сходства с ним. В исследовании приняли участие 314 студентов в возрасте от 18 до 30 лет (М = 20,23, SD = 1,59), 79 мужчин (25 %) и 235 женщин. На первом этапе участники отвечали на вопросы Короткого опросника Темной триады. На втором этапе им демонстрировалась видеозапись интервью с объектом восприятия, в ходе которого он отвечал на вопросы того же теста. На третьем этапе участникам предлагалось оценить уровень общего субъективного сходства с персонажем интервью, общее отношение к нему, степень выраженности у него определенных позитивных и негативных качеств, а также свое либо его превосходство по этим качествам. Персонажами стимульных интервью выступили 2 студента разного пола, обучающиеся по специальности «Актерское искусство». В ходе интервью они отвечали на вопросы Короткого опросника Темной триады в соответствии с ключом, исполняя роль «хорошего» и «плохого» человека. Статистическая обработка результатов осуществлялась с использованием сравнительного анализа по t-критерию Стьюдента и двухфакторного дисперсионного ANOVA (метод повторных измерений, смешанный дизайн). Было обнаружено, что перцептивный фокус является ключевым имплицитным фактором усиления и ослабления предвзятости в пользу Я: при субъектном фокусе предвзятость растет, а при объектном — снижается. Положительная поведенческая валентность объекта (образ «хорошего Другого») провоцирует когнитивный конфликт восприятия, который проявляется в констатации равновыраженного превосходства над ним как по отрицательным, так и по положительным качествам. Сознательная констатация сходства с объектом восприятия не приводит к ослаблению позитивной предвзятости в пользу Я, что может рассматриваться как свидетельство в пользу слабого влияния сознательной регуляции на социально-перцептивный процесс.

В статье рассматриваются возможности воздействия на психологическую защиту личности, ее формирование и коррекцию. Выявлены факторы, обуславливающие сложность коррекции психологической защиты: глубина образования и устойчивость защитно-адаптивного процесса, отсутствие осознания и критичности к собственному бессознательному компоненту, опасность разрушения психологической защиты при отсутствии достойной альтернативы и объективно существующая провокация внешнего мира, постоянно травмирующая индивида. Определены критерии развития психологической защиты: увеличение использования механизмов из высокоадаптивной группы и уменьшение использования малоадаптивных механизмов, расширение спектра используемых механизмов защиты, более гибкое использование механизмов защиты. Выявлены факторы, влияющие на формирование психологической защиты: смысл фрустрации личности и полученный опыт личности; также выявлены соответствующие им направления терапии: проработка фрустрационных ситуаций личности и обучение конструктивным механизмам защиты. Проанализированы 4 метода коррекции психологической защиты: личностно-ориентированная психотерапия, суггестивная психотерапия, психотренинг и арт-терапия. Сделаны выводы, что все четыре рассматриваемых метода имеют весомые основания для использования их в целях коррекции психологической защиты, но каждый обладает своими принципами и механизмами действия, а соответственно и своими нюансами в направлении и силе воздействия на психику индивида, которые целесообразно учитывать в процессе терапии. Например, тренинговый метод имеет основную направленность на обучение и опирается на сознательные структуры психики, тогда как суггестивная психотерапия больше связана с бессознательными компонентами психики и в основном направлена на проработку глубинных фрустраций индивида. Личностно-ориентированная терапия также направлена на проработку глубинных психотравм индивида, поскольку ее суть в реконструкции травматического опыта. Арт-терапия в равной степени может действовать как в направлении обучения конструктивным механизмам защиты, так и в проработке фрустрационных ситуаций индивида.

Исследование посвящено проблеме взаимосвязи негативных черт личности Темная триада и самооценочного эмоционального интеллекта. Дополнительно в работе проанализирована роль фактора пола в индивидуальных различиях эмоционального интеллекта и черт Темной триады личности. В работе использовались «Краткий опросник Темной триады» и «Опросник эмоционального интеллекта» Д.В. Люсина. Участниками исследования выступили студенты высших учебных заведений г. Перми в количестве 244 человека (54,1 % женщины) в возрасте от 18 до 30; средний возраст составил 20,2 (SD = 2,24). Анализ данных осуществлялся с помощью линейного корреляционного анализа, сравнительного анализа с использованием t-критерия Стьюдента, расчета коэффициентов d-Коэна и множественного регрессионного анализа. В результате оказалось, что участники исследования проявляют большую уверенность в своих навыках распознавания и управления эмоциональными состояниями. Половые различия в выраженности черт Темной триады оказались умеренными для макиавеллизма, слабыми и незначимыми для нарциссизма и высокими для психопатии и контроля экспрессии. Все черты Темной триады связаны со шкалами эмоционального интеллекта, причем макиавеллизм имеет слабые положительные, нарциссизм — умеренные положительные, а психопатия — умеренные отрицательные связи. Макиавеллизм и нарциссизм положительно связаны со шкалами управления эмоциями других людей, а психопатия отрицательно связана со шкалами понимания и управления собственными эмоциями. Половые различия наблюдаются во взаимосвязях нарциссизма и психопатии со шкалами эмоционального интеллекта. Мужской нарциссизм оказался связанным с межличностным эмоциональным интеллектом, а женский — со всеми шкалами эмоционального интеллекта (кроме контроля экспрессии). Специфичным для женщин с высоким уровнем психопатии является наличие сложностей с саморегуляцией собственных эмоциональных состояний и пониманием собственных чувств и аффектов. В терминах социально-эмоциональной эффективности нарциссизм оказался наиболее «светлой» характеристикой, а психопатия — наиболее «темной».

В статье анализируются три линии научных исследований, позволяющих предположить специфичность взаимосвязей параметров качества жизни и цветовых предпочтений у мужчин и женщин. Первая линия анализа данных касается эмоциональных аспектов качества жизни как психологического феномена. Вторая линия сфокусирована на эмпирических свидетельствах взаимосвязей эмоциональных состояний и цветовых предпочтений. Третья линия анализа научных данных связана с исследованиями половых различий в эмоциональных характеристиках. Целью нашей работы был анализ и сопоставление связей параметров качества жизни и выбора цвета у мужчин и женщин. Итоги корреляционного анализа свидетельствовали о том, что у мужчин удовлетворенность общим состоянием здоровья, собственной активностью, социальными контактами и функционированием, а также в тенденции отсутствие депрессивного настроения характеризовались ростом выбора фиолетового цвета. Кроме того, у мужчин удовлетворенность собственным здоровьем сопровождалась снижением вероятности выбора серого цвета. Согласно нашим данным, женщины, характеризующиеся критичным отношением к своей социальной активности, а также склонностью к депрессивным тенденциям в настроении, реже выбирали красный цвет. Кроме того депрессивные тенденции в настроении не сопровождались выбором зеленого цвета. Настоящие результаты поддерживают представления о существовании различий в психологических характеристиках мужчин и женщин в отношении взаимосвязей характеристик качества жизни и цветовых предпочтений. Кроме того, настоящие данные отчасти позволяют расширить представления о взаимосвязях цветовых предпочтений и состояний субъекта и его оценок некоторых параметров качества жизни. На практике полученные результаты могут вспомогательно использоваться в диагностических целях в работе психотерапевта.

Когнитивная регуляция эмоций и отношение к здоровью исследованы как внутренние психологические механизмы адаптации подростков к изменениям собственной личности и новым запросам общественной среды. Мы предполагаем, что особенности эмоциональной регуляции, определяя адаптационные способности и устойчивость к стрессовым ситуациям, способствуют выполнению возрастных задач подростком, что рассматривается нами как субъективный фактор психологического здоровья. Эмоциональное развитие подростков сравнивается с показателями соматического здоровья и субъективного отношения к нему как важнейшему с точки зрения качества жизни. Представлены результаты первого этапа исследования, где на российской выборке 30 участников 15–16 лет показана специфика использования стратегий регуляции эмоций и отдельных аспектов отношения к здоровью. При общем преобладании эффективных стратегий регуляции среди деструктивных наиболее выраженными оказались стратегии обвинения себя в случившемся и навязчивого возвращения к мыслям о событии. Подтверждено наличие взаимосвязи ряда эффективных стратегий эмоциональной регуляции с соматическим здоровьем: участники, склонные к планированию и поиску положительного смысла в произошедшем событии, чаще оценивали свое здоровье как хорошее и не ограничивающее их активность в разных сферах жизни (учеба, общение с друзьями, хобби и пр.). Показано, что подростки, имеющие более выраженное эмоциональное отношение к здоровью, чаще могли снизить исключительную значимость произошедшего события за счет его сравнения с другими ситуациями, а участники с выраженным интересом к вопросам здоровья чаще демонстрировали способность найти положительный смысл в произошедшем событии. Выявленные взаимосвязи демонстрируют значение адаптационных способностей в становлении здоровой личности подростка. В целом результаты отвечают общественному запросу на выделение показателей и критериев психологического здоровья подросткового населения страны, а также являются аргументом в пользу того, что индивидуальный стиль когнитивной регуляции эмоций может служить индикатором психологического благополучия и основой для дифференцирования психологической помощи детям.

В современном российском обществе актуализируется интерес к психологическому аспекту проблемы репродуктивного выбора. Это во многом связано с увеличением количества абортов, с трансформацией отношения женщин к деторождению и материнству, ростом осознанной бездетности в пользу самореализации в других областях жизнедеятельности, особенно в профессиональной сфере. Такая ситуация влечет за собой как социально-демографические сложности в стране, так и серьезные соматические, психологические проблемы у самих женщин. Представленное исследование направлено на изучение психологических особенностей женщин с кризисной беременностью, которые находятся в ситуации репродуктивного выбора. Автор полагает, что женщины, находящиеся в ситуации незапланированной и кризисной беременности, в отличие от женщин с положительным отношением к беременности чаще проявляют деструктивные мотивы сохранения беременности, имеют более выраженные психологические сложности в самопринятии и позитивном отношении к самим себе, у них наблюдается более выраженное чувство вины как состояния и как черты, снижена степень уважения социальных норм и этических требований, а также наблюдаются различия в стратегиях выхода из стрессовой ситуации. Полученные результаты свидетельствуют о том, что у первой группы респондентов отмечаются более выраженные деструктивные мотивы сохранения беременности: повышенная обеспокоенность материальным положением своей семьи, низкий уровень готовности к материнству, отсутствие мотивации в настоящий момент посвятить себя родительству из-за учебы или карьеры, нежелание вносить ограничения в свою жизнь. Женщины с кризисной беременностью наиболее часто используют конфронтационное поведение и бегство-избегание как копинг-стратегии. Самоконтроль, принятие ответственности, положительная переоценка ситуации как способы совладающего поведения наблюдаются в большей степени в контрольной группе. Женщины с кризисной беременностью не верят в свои силы и возможности, у них низкий уровень энергии и плохое понимание себя. Для них характерно ожидание заранее негативного отношения к себе со стороны окружающих. Однако им в меньшей степени свойственно испытывать чувство вины, чем женщинам с положительным отношением к беременности. При этом переживание чувства вины как генерализованной Я-концепции (черты) и уровень совестливости как личностная характеристика свойственны респондентам обеих групп в равной степени.

В данной работе автор задается вопросом: готовы ли современные компании создавать системы корпоративных социальных инвестиций для обеспечения социальной справедливости или они могут лишь имитировать корпоративную социальную ответственность. Рассматривается дилемма, с которой сталкиваются современные предприятия, конкурирующие на глобальном рынке. Современная конкурентная среда предусматривает участие бизнеса в социальных программах. Однако это требует от предприятий значительных дополнительных затрат, приносящих прибыль лишь в долгосрочной перспективе. Автор анализирует результаты эмпирических социологических исследований, проведенных на базе Российского государственного социального университета в 2011–2016 гг. На основании этих исследований автор делает вывод о том, что корпоративные социальные инвестиции дают предприятиям значимые конкурентные преимущества и повышают их социальную репутацию. Однако их хаотичность и бессистемность приводит к падению финансовой эффективности деятельности компании. Определена необходимость целенаправленного выбора объекта социальных инвестиций, учитывающего экономические интересы компании в долгосрочной перспективе. Статья будет интересна руководителям компаний, специалистам министерств и ведомств, участвующих в разработке политики в области социального предпринимательства, предпринимателям, научным сотрудникам, аспирантам и студентам высших учебных заведений, а также широкому кругу читателей.

Цель данной статьи — обобщить, систематизировать и уточнить основные понятия социологии управления организацией, представляющие образ человека труда на основе сравнительного анализа двух наиболее известных ученых классического периода теории управления: Фредерика Уинслоу Тейлора и Джорджа Элтона Мэйо. Анализируются аксиологические и методологические основания различия их теорий. Тейлор описывает человека труда как одномерный объект, побуждаемый только материальной выгодой или страхом потерять работу. Это приводит к постоянным конфликтам между работниками и администрацией, для разрешения которых необходимы усилия специально обученных специалистов, призванных разработать и внедрить рациональные методы научной организации труда. В выборе приоритетов производственного процесса Тейлор отдает явное предпочтение технике и технологии, пытаясь приспособить к ним способности и возможности конкретного работника. Это позволяет интерпретировать его теорию как технократическую утопию. Мэйо представляет человека труда как полноправного партнера администрации в достижении общих целей организации, как многогранную личность, побуждаемую к работе разнообразными мотивами преимущественно социального и психологического характера. Главный приоритет администрации в теории Мэйо — всестороннее развитие социальных навыков сотрудничества; достижение этой цели способствует не только успеху и процветанию организации, но и снижению социальной напряженности в обществе в целом. Осуществленный в статье сравнительный анализ позволил сделать вывод о том, что обе управленческие доктрины параллельно разрабатываются в современной теории и практике управления. Социология управления организацией призвана сделать и обосновать выбор приоритетов между технократической утопией Тейлора и гуманистической концепцией Мэйо.

Рассмотрена сущность основных подходов к определению территориального социально-экономического поведения в русле социологии региона и социологии пространства. Под термином «регион» в данной статье предлагается понимать область, район, часть страны, которая отличается от других совокупностью естественных или исторически сложившихся экономико-географических или иных особенностей, нередко сочетающихся с особенностями национального состава населения. Дается определение пространства как единства физического, духовного и социального, особое внимание уделяется проблеме соотношения качества социального пространства и пространства территориального, которая становится все более актуальной в связи с расширением глобального пространства как места действия глобальных процессов. Подчеркнута значимость этой проблемы при изучении особенностей территориального социально-экономического поведения, связанная с несомненным доминированием формальной (технологической) рациональности в структуре поведения экономических акторов. Рассмотрены особенности формирования социально-экономического поведения хозяйствующих субъектов с учетом характерных особенностей пространства территории. Утверждается, что феномен территориального социально-экономического поведения различных социально-территориальных (региональных) общностей изменяется в рамках вполне определенных форматов: «консервативного, адаптационного, инновационного», «культурно-укорененного, культурно-мобильного», «рационального выбора и коллективного интереса», в целом обеспечивая устойчивое воспроизведение социально-территориального неравенства в обществе. Изучение меняющихся и воспроизводимых паттернов территориального социально-экономического поведения даст приоритет в выборе принципов регионального управления и развития, позволит в перспективе получить более точное представление о причинах текущего социально-экономического состояния конкретной региональной общности.

Аудиовизуальная среда современного города понимается как социокультурное пространство, в котором система норм, ценностей, социально-стратификационных различий в значительной мере определяет то, что горожане замечают в окружающем пространстве. Актуальный статус оформляет социально заданный ракурс, точку зрения, задавая общность прочтения и интерпретации пространства, выделения «мест памяти» и досуга, приоритетов благоустройства. К составляющим статуса, направляющим оценки городского пространства, можно отнести уровень образования горожан. Целью настоящей статьи является представление данных эмпирического исследования об оценках аудиовизуального пространства южнороссийских городов горожанами с разным уровнем образования. Методология исследования опирается на принципы социально-стратификационного подхода, социального конструктивизма, социологии пространства, методологии пространственного синтаксиса. В ходе исследования выделены особенности отношения к городским пространствам респондентов с высшим, средним специальным, общим средним и неполным образованием, что может использоваться в практике городского планирования. Образование может рассматриваться в качестве одной из социальных рамок, задающих направления и способы конструирования, оценки и интерпретации социальными субъектами городского пространства, однако его влияние неоднозначно, опосредовано другими переменными, оно выступает социальным и культурным ресурсом горожанина. Высокий уровень образования связан с удовлетворенностью пространством, более высокой социальной и территориальной идентичностью; низкий уровень образования сужает возможности реализации, развития, карьерные и жизненные возможности. Перспективным видится теоретический и эмпирический поиск иных социальных рамок конструирования горожанами аудиовизуального городского пространства, дальнейшее изучение вопроса, в том числе на материалах исследований в других регионах.